Мой голос звучит хрипло, когда я говорю:
— Мэгги?
Она смотрит в окно остекленевшими глазами, почти боясь взглянуть на меня.
— Да? — говорит она и ее подбородок дрожит.
— Мне жаль, что я перестала, — говорю я.
Нахмурив брови, она поворачивается ко мне, не понимая, о чем я говорю.
— Я перестала заботиться о тебе. Я бросила тебя и маму. — Я сглатываю подступивший комок — прилив вины, которая должна вырваться наружу и разбиться. В то время у меня были свои причины, но я должна была найти лучший выход из положения.
По ее щекам катятся слезы, но она тут же смахивает их, качая головой.
Прежде чем она успевает возразить, я даю ей обещание.
— Я больше не уйду. Я не могу изменить прошлое, но я обещаю тебе, что больше не оставлю тебя.
Она смотрит на меня так, что кажется, будто она что-то скрывает. Как будто она хочет сказать что-то еще, но вместо этого наклоняет голову и утыкается лбом в мое плечо. Она не делала этого уже очень давно. Мэгги никогда не любила обниматься — физические прикосновения были ей не по душе, если только это не происходило на ее условиях. А когда ей требовалось утешение, она предпочитала прислониться к моему плечу, разбираясь в своих мыслях. Она переплетает свой указательный палец с моим и шепчет:
— Я скучала по этому. Скучала по тебе.
Я поднимаю голову, пытаясь удержать слезы, чтобы они не потекли по моему лицу.
— Я тоже, — шепчу я. Мы стоим так еще минуту, впитывая этот момент, наблюдая через окно за тем, как Линкольн бросает тюки сена.
Глубоко вздохнув, она вытирает лицо и улыбается, после чего проходит через входную дверь и направляется вверх по лестнице.
— Я позаимствую тот веер с розовыми пушистыми перьями, — говорит она.
— Подожди, что? — спрашиваю я, ошарашенная тем, что она только что сказала.
— У меня свидание позже, — говорит она.
Я поднимаю палец и поворачиваюсь к лестнице.
— Во-первых, черт возьми, ты не пойдешь! — кричу я, возмущаясь и смеясь одновременно.
Она не обращает на меня внимания и продолжает идти. Почти дойдя до верхней площадки, она останавливается и оглядывается на меня.
— Я бы хотела сходить на одно из твоих шоу. В «Midnight Proof». Если ты не против?
У меня внутри все переворачивается от волнения, и я забываю о ее просьбе одолжить веер из перьев. Возможно, это связано с ее желанием наконец-то увидеть то, чем я действительно горжусь. Часть меня, которая чувствует себя в равной степени уязвимой и сильной.
Я с трудом сглатываю и улыбаюсь.
— Это было бы замечательно.
Она преодолевает оставшиеся ступеньки, перепрыгивая по две за раз, и исчезает из виду. Дверь в ванную закрывается, и включается душ. Когда я выхожу обратно на веранду, мне становится легче — я даже не подозревала, что ношу в себе груз потери связи с ней.
Глядя в окно, я наблюдаю, как Линкольн смеется, когда владелец трейлера что-то ему говорит, и не могу сдержать улыбку. Его руки в перчатках сжимают веревку очередного тюка, когда он закидывает его в прицеп, прикрепленный к его грузовику, предплечья сгибаются, бицепсы напрягаются, когда он поднимает его. Он служит прекрасным отвлечением.
Когда трейлер выезжает с его подъездной дорожки, я открываю застекленную дверь веранды. Воздух немного прохладнее, чем я ожидала, земляной запах сена, смешанный со сладостью воздуха Фиаско, действует как приятный заряд бодрости поздним утром.
В моей руке жужжит телефон.
Фокс: Понравилось шоу?
Я поднимаю глаза и вижу, что он держит в руке телефон и смотрит прямо на меня. Господи, этот мужчина восхитителен. Словно пытаясь очаровать меня еще больше, он снимает очки и вытирает лоб, прежде чем надеть их обратно.
Фэй: Выпендриваешься?
Фокс: Есть одна девушка, на которую я пытаюсь произвести впечатление. Думаешь, получается?
Фэй: Может быть, немного. Где Ларк и Лили?
Фокс: Внутри, травмируют Кит свитером. А что?
Убирая телефон в задний карман, я подхожу ближе к ступенькам, поворачиваясь так, чтобы он мог лучше видеть меня со своего ракурса. Это не тот наряд, который я надеваю на шоу, но эффект все равно будет тот же. Я расстегиваю молнию на толстовке, которую накинула после душа, и открываю ему прекрасный вид, точно такой же, какой он демонстрировал мне. Он достаточно далеко, чтобы я не могла разглядеть его выражение лица, но я вижу, как он подносит телефон к уху, в то время как мой вибрирует в кармане.
Его голос на другом конце такой низкий и глубокий, что, клянусь, я чувствую гул на линии.
— Ты слишком спокойно показываешь мне эту идеальную грудь всякий раз, когда я о ней думаю.
— Я многим показываю свою грудь. Но ты продемонстрировал мне свою, так что...
— Да, но никто из них не может прикоснуться к ним, — хмыкает он, и мое тело вспыхивает в ответ. — Они не увидят, как твои светло-розовые соски темнеют и твердеют от прикосновений моего языка. — Он поднимает свободную руку над головой, и закидывает ее на козырек бейсболки, надетой задом наперед. — Они мне понадобятся позже на десерт.
Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, с дороги доносится рев двигателя старого маслкара. Из-за скорости, с которой он сворачивает на подъездную дорожку Линкольна, его цвет почти невозможно разобрать.
— Хэдли, — говорит он, качая головой. — Я не позволяю ей возить моих детей. Теперь ты знаешь, почему.
Усмехнувшись, я не спешу прикрыться, две стороны толстовки сами сдвинулись достаточно, чтобы прикрыть то, что нужно.
— Увидимся позже? — спрашивает он в тот момент, когда она распахивает свою дверь.
Я слышу ее голос в трубке.
— Зачем тебе сено? Какой-то фантастический фермерский проект, о котором я не знала? — Она провожает его взгляд, который устремлен ко мне. Я слышу лишь несколько следующих слов, прежде чем он завершает звонок.
— Боже мой, вы оба одержимы...
Я фыркаю от смеха. Она не ошибается. Я быстро стала одержима тем, что чувствую, когда нахожусь рядом с ним. И Хэдли не стесняется называть вещи своими именами.
Музыка, звучащая изнутри, отдается здесь эхом. Бигги Смоллс рассказывает о своей реальности — возможно, это был всего лишь сон, но слова слишком хороши, чтобы их забыть. И это заставляет меня улыбаться.
Когда я возвращаюсь в дом, Мэгги с той же ностальгической улыбкой спускается по лестнице. Полотенце плотно обернуто вокруг ее волос, она улыбается, и это без слов говорит о том, что будет дальше. Из динамиков, установленных по всему дому, громко играет музыка, и я встречаюсь с ней в центре комнаты. Мы танцуем, повторяя сцену из Save the Last Dance, а потом будто попадаем в уличный баттл из Teen Witch. Мы обе смеемся, когда она говорит:
— Мама не могла справиться с твоим рэпом. Она никогда не понимала, что Бигги и Тупак такие же иконы, как Стиви и Карли.
Я смеюсь еще громче от нахлынувших воспоминаний.
— О, я помню. Она ни на что так бурно не реагировала, как на разговоры о музыке или лошадях.
Мэгги улыбается и убавляет громкость, пока мы переводим дыхание.
— Удалось побывать на каких-нибудь крутых концертах, пока путешествовала по миру?
— Я не путешествовала по миру, не преувеличивай.
— Ты была не здесь. В местах, которые я никогда не видела, — для меня всё, что за пределами Фиаско, кажется целым миром.
Она уходит на кухню и наполняет водой два стакана. Передавая мне один из них, она говорит:
— Тогда расскажи, где ты жила.
— Ты ведь была в Нэшвилле, верно? — спрашиваю я, уже зная ответ.
Она кивает.
— Весенние каникулы прямо перед выпускным. Несколько человек поехали на неделю.
Мэгги училась здесь, поскольку в Университете Кентукки были программы по конному спорту и компьютерному программированию. Она была талантлива и разбиралась и в том, и в другом. Мама была категорически против того, чтобы она занималась дрессировкой лошадей в «Finch & King». Это было предметом разногласий между ними.