Он много спрашивал и уточнял, делал едкие замечания и смеялся, когда она говорила о чем-то забавном. Он был замечательным слушателем. И Веточка никогда бы не замолчала, если бы… если бы события ее жизни внезапно не закончились. Вся ее жизнь уложилась часа в полтора.
— Ты любила этого своего танцора? — хмуро спросил Алексей.
Веточка пожала плечами:
— Наверное. Я была еще очень доверчивой, впечатлительной. Мне достаточно было сказать доброе слово, чтобы я побежала за человеком на край света.
— А сколько, ты говоришь, ему было лет?
— Он был старше меня. Какая разница? Лет на двадцать, кажется.
— Старый пердун! — пробурчал Забродин.
— Что ты там бубнишь?
— Ничего. Хвалю здешнюю кухню всего-навсего. Кстати, здесь варят отличный кофе. Хочешь, попробуем?
Она кивнула, он сделал заказ, и в ожидании кофе они все-таки пошли танцевать.
Веточка оказалась ему по плечо, хотя до сей поры считала себя выше нормы. Все было хорошо, но то, что они вытворяли на площадке, вряд ли можно было назвать танцем. Они топтались на месте, неуклюже и скромно, словно им было мало пространства для маневра. Они словно обнюхивали друг друга, словно приноравливались друг к другу. Его руки едва касались ее талии, ее пальцы едва задевали его плечи, но проникновение взглядов было настолько глубоким, что Веточка чувствовала себя нагишом. И ей это нравилось.
Я распутница, думала она, и развратница. А еще — бесстыжая девка, впрочем, это одно и то же. Интересно, что бы сказала бабушка?
— Бабушка! — вскрикнула Вета неожиданно и громко, заставив Забродина подскочить на месте.
— Так звали твою любимую кошку? — вежливо уточнил он, отодвинувшись от девушки.
— Дурак. Моя бабушка, наверное, сейчас сходит с ума. Я никому не сказала о нашей встрече, и меня, должно быть, считают геройски погибший в сражении с журналистами. Сколько мы тут уже торчим?
— Минут пять.
— Кретин! Я не танцы имею в виду…
— Я перестал тебе нравится, — грустно констатировал Алексей.
— Пожалуйста, прекрати дурачиться. Ты проводишь меня?
Он молча взял ее за руку и повел к их столику.
— Смотри, кофе еще не остыл. Я уверен, с твоей бабушкой ничего не случится, если ты задержишься еще минут на пятнадцать. Ну, пожалуйста!
Знакомые чертики в его глазах упали на колени, умоляя Веточку остаться. Мне ничего с ним не светит, вдруг подумала она. Он наверняка донжуан. А может, просто корчит из себя такого?
— Твое мороженое растаяло. А кстати, тебе разве можно есть мороженое? Я слышал, у гимнасток жесткая диета.
— Раз в год можно позволить себе расслабиться, — еле прошелестела она, ковыряясь ложечкой в блюдце.
Забродин протянул руку и потрепал Веточку по щеке. Словно щенка или любимую игрушку. К черту сравнения!
— Я в порядке, — успокоила она, улыбнувшись.
— Расскажи мне, как ты стала тем, кем стала, — загадочно произнес он.
— А кем я стала, по-твоему?
— Не знаю, — признался он, заглядывая к ней в душу на огонек, — я ничего о тебе не знаю, несмотря на то, что ты, похоже, рассказала мне всю свою жизнь. Что-то в тебе заставляет меня тревожиться.
Ага, я даже знаю что, подумала Вета. Сумасшедшинка в моих зрачках, когда в них отражаются твои глаза.
— Ну что? Как ты пришла в гимнастику?
— А, ты это имел в виду. Я же рассказывала про свое первое выступление…
— А что было до этого?
— Детский сад «Солнышко». А еще раньше — ясли «Ну, погоди».
Алексей сделал вид, что обиделся. И ей пришлось все-таки рассказать о том, как тренер отобрал ее в группу художественной гимнастики, о том, как трудно было вначале заниматься по пять часов в сутки, о своем самом первом выступлении, после которого она познакомилась с Кирой.
— С этой Кирой? — Забродин махнул рукой куда-то в сторону, демонстрируя, что обида его прошла, и он готов слушать дальше.
— Да, с этой самой Кирой, из-за которой я провалила последнее выступление. Ужасно обидно, но другой подруги у меня нет. Разве что бабушка. Бабушка Тома!
— Подожди. Скоро пойдем, хотя мне так не хочется расставаться с тобой. — Он снова провел пальцами по ее щеке, и Вета приготовилась стать счастливой, но поцелуя не последовало.
— Ты любишь свою Ленку? — вдруг спросила она, стараясь не потерять при этом собственного достоинства.
— Как друга. А что?
— А девушка у тебя есть? Постоянная?
Снова вынырнули чертенята, и серьезности в его лице как не бывало. Веточка подумала, что следовало отрезать себе язык еще утром.
— Эта вакансия свободна, — стараясь не рассмеяться, сказал он, — хочешь пройти отборочный тур?
— Иди к черту! — Она вскочила. — Я просто поддерживала разговор.
— Спокойно, я тоже просто внес свою лепту. Юмор заразителен. Прошу прощения.
Он был похож сейчас на вчерашнего кривляку, забавного мальчишку, застигнутого врасплох за кражей леденцов из буфета.
Вета сжалилась над мальчишкой и снова присела.
— Давай не будем переходить на личности.
— Ага, побеседуем о погоде, — предложил он, — или о политике.
Они уставились друг на друга в молчании.
— Пожалуй, тебе действительно пора, — вдруг, сказал Алексей. И черти в его глазах безнадежно пошли ко дну. Голубая лагуна затянулась тиной. Запахло безнадежностью.
— Я могу еще задержаться, — отчаянно предложила Вета.
Он покачал головой.
— Уже поздно. Тебя ищут и наверняка беспокоятся.
Они вышли из ресторана, словно чужие, стараясь не касаться друг друга ни жестом, ни взглядом. Взяли такси. Шофер включил радио на полную мощность, видимо решив, что парочка на заднем сиденье собирается целоваться. Но они всю дорогу внимательно слушали Патрисию Каас, отвернувшись каждый в свое окно.
— А где ты живешь? — спросила Вета, когда они зашли в гостиницу.
— У друга. Он эмигрант, снимает небольшую квартирку в пригороде.
— Как ты доберешься? Ой, ты и вчера ушел поздно! Алеша, так нельзя!
Она не заметила, что впервые назвала его по имени. Но на губах стало сладко и тяжело, будто от поцелуя. Быть может, он все-таки поцелует ее на прощание? И вообще, как она отпустит его в двенадцать часов ночи?
— Оставайся, Алеша. Пойдем, я поговорю с портье.
— Не нужно. Со мной все будет в порядке. Мне подняться с тобой? Наверное, надо поговорить с твоей бабушкой?
— Нет, это ни к чему, я сама все объясню…
— Тогда спокойной ночи, Веточка. — Он повернулся, сделал шаг к двери.
— Алеша?
Она увидела его глаза далеко-далеко, и они были похожи на маленькие озера, которые вот-вот исчезнут с горизонта, потому что у ее корабля слишком быстрый ход. Или это его корабль?
— Все-таки у тебя забавное имя. И очень тебе идет, — сказал он и исчез, растворился в большом городе.
В номере Веточки горел свет. Но она даже не удивилась этому, толкнула дверь и увидела в кресле Киру. Подруга дремала, уютно свернувшись калачиком.
— А, явилась. — Она приоткрыла глаза и зевнула. — Ну, рассказывай.
— Да нечего рассказывать, — отмахнулась Веточка, переодеваясь в халат.
— Эй, ты что? Я тебя тут, значит, прикрываю, как могу, распинаюсь перед Томочкой и остальными. Можно сказать, грудью стою! А ты ничего не собираешься мне рассказывать? Это черная неблагодарность. Как его зовут?
Вета на секунду закрыла глаза:
— Алеша…
— Фамилия? — продолжала допрос Кира. — Отчество? Размер зарплаты? Семейное положение? Форма пениса?
— Заткнись, а? — попросила Вета.
— Стало быть, побоку уже и Валера? — Кира нахмурилась. — Опять же Максим будет страдать.
Гимнастка бросила на подругу усталый взгляд.
— Бабушка очень волновалась?
— А чего ей волноваться? — быстро переключилась Кира. — Ты же, натурально, вымоталась за эти дни, вот и ушла спать в наш номер. А потом якобы перебралась сюда, пока мы все ходили играть в автоматы. Сейчас я с тобой сижу и болтаю. Правдоподобно?