Мама же всерьез собиралась на родину предков. С тех пор как они с отцом развелись, мысль о переезде неустанно транслировалась миру. Вроде как невыносимо было жить с бывшим мужем на одном пространстве, пусть и таком огромном, как Казахстан.
Отец, конечно, учудил. Ездил-ездил на вахту, месяцами пропадал на северах, там и подженился. Бабушка, почувствовав неладное, собралась немедленно мчаться туда, накрыть гнездо разврата и вернуть сына домой. Однако дорога далась бы ей нелегко, поэтому мама отговорила и отправилась сама.
Добравшись через всю страну на перекладных до мужа и оценив обстановку, вернулась она довольно быстро. «А я говорила – не дело это, когда муж и жена порознь. Что ж сдаешься так? Поборись за мужа-то. Эх, надо было мне ехать, я бы пару клоков выдрала у стервы этой, разлучницы!» – причитала бабушка, глядя, как мама собирала вещи. Бабушка велела не пороть горячку, а оставаться в мужней квартире, и сыну написала, что, пока она жива, не будут ее внуки по углам скитаться из-за того, что он развел шуры-муры на своих вахтах. Но они все-таки съехали. Много позже отец приходил, предлагал матери начать все сначала. Андрей втайне гордился ею – предателей прощать нельзя, она и не простила. Отец собирался поступить совсем гнусно – бросить вторую семью, где один за другим уже появились дети.
Так мама, Андрей и младший брат Ярослав остались втроем. Жили в Алма-Ате ровно до тех пор, пока Андрей не стал отбиваться от рук без отцовского пригляда. Подростковый возраст, дворовая компания, дурманящий цвет яблоневых садов, что простирались от их дома до самых гор. С шестого класса начал попивать дешевый портвейн, покуривать сигареты за гаражами и лихо резаться в карты. Мама строжила как могла, но что ее слова, когда вокруг много тех, чьи истории гораздо интереснее: кто-то отсидел и хвастался наколками, кто-то пел под гитару блатные песни, кто-то сорил деньгами и показывал, как метать нож. Андрей впитывал все, абсолютно не отделяя плохое от хорошего, принимая жизнь такой, как есть: и с мамиными нотациями, и с пацанскими проделками. При этом рос неглупый, читал взахлеб любые книги, что попадались под руку, благодаря чему имел широкий кругозор.
Он мог вести долгие, обоюдоинтересные беседы с кем угодно: от трясущихся алкашей, что сшибали копейку у магазина, до бабушкиных соседок, монументальных советских матрон сталинской закалки. Сердце Эллы Георгиевны ликовало, когда сын тихо застывал дома с книжкой. Но когда за окном раздавался свист, Андрей отбрасывал чтиво и бежал на улицу – прочь от мудрых, но запылившихся историй навстречу трепещущей и яркой, как огонь, дворовой жизни. Мать увещевала его изо всех сил, обращалась, наступив на гордость, к бывшему мужу, который вернулся с новой женой и поселился неподалеку. Отец согласился повлиять, даже настучать первенцу по дурной голове, но сын без всяких экивоков воспитателя послал. Недалеко. К новым детям. На которых отец его променял.
В один летний день сидел Андрей с книжкой Конан Дойла, читал про пеструю ленту и ухмылялся. Он-то змей не боялся, много их водилось в горах. С улицы раздался крик Ярика:
– Андрюха! Андрюха-а-а!
– Чего? – Андрей высунул из окна свою вихрастую голову.
– Там это… Как их назвать-то… Отцовских детей бьют.
Андрей бросил книжку и полетел на улицу.
– Где?
– У первого дома.
И они помчались туда, где жил отец. Издалека услышали крики и плач. Андрей на бегу врезался в плотный кружок и отшвырнул пару человек. В центре на корточках сидели двое мальчишек, прикрывали ладошками головы. Андрей поднял их – целы, только напуганы, один заливался слезами. Да и не стал бы никто бить такую малышню, просто местные решили заняться воспитанием. Он посмотрел вокруг, стараясь с каждым встретиться глазами, чтобы ясно донести мысль, и сказал:
– Это мои братья.
– Наши, – добавил Ярик, который встал рядом.
– Да мы так, познакомиться, – ответил кто-то. – Не трогали мы их.
– Ну и хорошо, – сказал Андрей. И они с Яриком повели мальчишек к себе умываться.
По дороге старшие объяснили младшим, что они Юрковские, ветки одного дерева. А раз так, надо держаться вместе.
Пришедшая с работы Элла Георгиевна застала удивительную картину: четыре отпрыска Юрковского пили чай с хлебом, посыпанным сахарным песком. На ее вопросительный взгляд Андрей повторил то, что сказал всем на улице:
– Это мои братья.
– Наши, – снова поправил Ярик.
А вскоре случилось то, что стало последней каплей для маминого терпения. Андрея поймали на воровстве баранок. Налетам шустрых и вечно голодных местных пацанов подвергались и яблоневые сады, где поджидали заряженные солью ружья, и хлебозавод, на котором работали жители всех близлежащих домов. Оттуда так и манило стащить еще теплую буханку или мягкие сладковатые баранки, чтобы потом, сидя на крыше гаража и болтая ногами, вонзать зубы в хлебный мякиш, грызть яблоко и слушать, как внутри плещется кураж.
Сторож, носатый дедок кровожадного вида, схватил Андрюху лишь потому, что тот выронил из кармана нож и замешкался. Вскоре, крепко получив пару раз по шее, Андрей стоял у дверей своей квартиры. Сторож втолкнул его в прихожую и поволок на кухню, там бросил на стол вещдок. Элла Георгиевна заметалась, понимая, что надо дать денег. Не проронив ни слова, она сняла золотые сережки и положила рядом с ножом. Плотно сомкнутые губы означали, что говорить ей в этот миг было чрезвычайно трудно. Она всегда держалась на