Его губы не спешили. Они спускались по шее, заставляя ее откинуть голову с тихим стоном, кружили вокруг уже налившихся и отвердевших сосков, лаская их то влажным жаром рта, то легкими укусами, от которых по всему ее телу разливалась сладкая, терпкая волна. Его язык вырисовывал медленные круги на ее коже, опускаясь все ниже, по трепещущему животу, к самой сокровенной, жаждущей его прикосновений влажной бусине.
Она вскрикнула, когда его губы нашли ее центр. Пальцы Анны впились в его волосы, не в силах решить — оттолкнуть или притянуть ближе. Он был безжалостно нежен и до исступления точен, его язык посвящал себя тому, чтобы она забыла все на свете, кроме нарастающего внутри нее урагана. Мир сузился до шепота прибоя, до запаха моря и кожи, до звезд, горевших в ее затуманенных глазах, когда она смотрела на темный свод грота.
Когда волна оргазма накатила на нее, смывая последние проблески мысли, ее тело выгнулось, и крик, сорвавшийся с ее губ, потонул в шуме волн. Он не останавливался, продлевая ее наслаждение, пока она не ослабла, дрожащая и обессиленная, на песчаном ложе.
Он поднялся над ней, и в его глазах горело желание. Она, все еще ослабленная от пережитого, потянулась к нему, жаждая ответной близости. Ее пальцы скользнули по его напряженному животу, ощутили упругость его бедер, и, встретившись с его взглядом, полным немого вопроса, она мягко толкнула его, чтобы он лег на спину.
Ее губы и язык повторяли его путь — по его шее, груди, твердому, плоскому животу, пока он не застонал, впиваясь пальцами в песок. Она взяла его в руку, чувствуя, как его ствол пульсирует в ее ладони, и, не сводя с него глаз, склонилась над ним. Ее волосы смешались с песком, ее губы, мягкие и влажные, подарили ему совершенно иное, пронзительное наслаждение, заставив его издать сдавленный стон и откинуть голову. Она чувствовала, как он напрягается под ее прикосновениями, как его тело готово взорваться, но он взял себя в руки и мягко, но настойчиво отстранил ее.
— Теперь я, — прошептал он хрипло, и в его голосе звучала непоколебимая решимость.
Он вошел в нее глубоко, неспешно. Она выгнулась, песок подался под ее бедрами, а новый крик застрял в горле, превратившись в прерывистый, горячий выдох у него на губах.
Их ритм рождался из шума волн — древний, неумолимый, живой. Он нарастал, как прилив, унося с собой последние мысли, оставляя лишь чистое, обостренное чувство. Каждое движение, каждое касание было разговором, в котором не нужны были слова. Она чувствовала, как внутри нее все сжимается и плавится вновь, ее ноги обвили его талию, втягивая его глубже, принимая всю его силу и отдавая свою.
Взрыв был тихим и всесокрушающим, как свет далекой сверхновой. Он пронзил ее волной за волной, выжигая изнутри, и она услышала его сдавленный стон, почувствовала, как его тело напряглось и излилось в ней горячим потоком. Они замерли, сплетенные, слушая, как их сердца колотятся в унисон, постепенно замедляясь и возвращаясь к спокойному, размеренному ритму.
Он не отдалился, а лишь перевернулся на бок, не выпуская ее из объятий, и притянул к себе. Ее щека прижалась к его груди, к тому самому месту, где под кожей билось его сердце.
Он натянул на них сброшенный плед, и они лежали, глядя, как звезды медленно плывут над черным провалом входа в грот. Они так и заснули, прямо на песке, под грубым шерстяным пледом, под шум убаюкивающего прибоя.
Утром он разбудил ее нежным поцелуем в губы. Солнце уже стояло высоко.
— Вставай, соня, — сказал он, его глаза сияли каким-то заговорщицким блеском. — Сегодня особый день.
Он повел ее по знакомой тропинке в горы, туда, где на вершине открывался вид на все их побережье, на их дом, похожий на игрушечный, на бескрайнюю бирюзу залива. Они шли молча, держась за руки, как два влюбленных подростка, сбежавших от всего мира.
На вершине он остановился и достал из своего потертого рюкзака маленькую, невзрачную деревянную коробочку. В ней, на бархатной подкладке, лежал старый, потемневший от времени и соленого воздуха, тяжелый железный ключ.
— Я купил тот маяк, — сказал он просто, указывая на старую, полуразрушенную каменную башню на дальнем, пустынном мысу. — Тот, что тебе так всегда нравился. Мы можем его восстановить. Сделать нашим. Таким, каким захотим. Без правил. Без сроков.
— Но… зачем? — удивленно выдохнула она. — У нас уже есть дом. Идеальный дом.
— Потому что ты — архитектор, — сказал он, глядя на нее с такой нежность. — И тебе нужно строить. Творить. Не для денег. Не для славы. Не по техзаданию. Для души. Для нас. — Он обнял ее за плечи, и они вместе повернулись к маяку. — И я буду таскать для тебя камни, мешать цемент и ругаться с местными поставщиками. Как всегда.
Она рассмеялась, и смех сорвался в счастливое рыдание, и она обняла его, прижимаясь к его груди, чувствуя под щекой твердые мышцы и тепло.
— Ты сумасшедший, — прошептала она. — Совершенно безумный.
— Это ты меня заразила, — он поцеловал ее в макушку, его губы были теплыми. — Ну что, архитектор Светлова? Беремся за новый, самый безумный проект в нашей жизни?
Она посмотрела на старый, молчаливый маяк. На его покосившиеся стены, на разрушенную галерею, на ржавый фонарь. И уже видела его другим. Сильным, стройным, с новой, стеклянной вершиной, с светом, бьющим далеко в море, с их домом у его подножья.
— Беремся, — сказала она твердо, сжимая холодный железный ключ в своей теплой ладони. — Но по моим правилам. И без дедлайнов.
— Конечно, — он широко улыбнулся, и в его глазах плескалось счастье.
Глава 51
Маяк стал их новой навязчивой идеей. Их общей страстью, которая зажигала глаза и заставляла просыпаться на рассвете с нетерпением. В эти утренние часы, когда первые лучи только начинали золотить шершавый камень башни, их любовь была особенной — неторопливой, полной сонной нежности.
Он будил ее едва заметными прикосновениями. Сначала просто дыханием в затылок, затем — легкими поцелуями вдоль линии плеча. Его руки скользили по ее боку, ладони разогревали кожу через тонкую ткань ночной рубашки. Она потягивалась, как кошка, издавая тихие звуки удовольствия, когда его пальцы находили напряженные мышцы спины и принимались их разминать, снимая остатки сна.
— Не спим? — шептала она, переворачиваясь к нему.
— Уже нет, — отвечал он, и