Мне было семнадцать, если я правильно помню, когда я снова начала тревожиться, но уже не о небесном уделе, а о земном. Разумеется, я должна была сделать карьеру. Никакой рутинной жизни, состоящей из мытья посуды, вытирания пыли, стряпни и детей. Конечно, кому-то это все прекрасно подходило. Такое тоже должно существовать. Но не для меня…
Возможно, я хотела писать, а может быть, мечтала о сцене. В то же время во мне зародилось страшное желание, требовавшее просвещать мир, особенно самые дальние уголки Африки или смертельно опасной Индии. Я должна была стать миссионером.
Однако еще до того, как мне исполнилось восемнадцать, я отказалась от всего этого. Отец наложил вето на миссионерство, а мама – на сцену. Но, как мне помнится, я не сильно возражала, поскольку при изучении вопроса я обнаружила, что жизнь актрисы не ограничивается цветами и аплодисментами и что Африка и Индия – не лучшие места для жизни одинокой молодой женщины. Кроме того, к тому времени я решила, что смогу просвещать мир не менее эффективно (и с куда большим комфортом), если буду писать романы, сидя дома, и печатать их.
Так что я писала, но ни один из моих текстов не был напечатан, несмотря на все мои искренние усилия. Со временем эту идею тоже пришлось оставить, а вместе с ней, к сожалению, и идею просвещать мир.
Кроме того, как раз тогда (опять же, если я правильно помню) я влюбилась. Не то чтобы это было в первый раз. Ведь уже с тринадцати лет я уверенно и счастливо начала искать любовь! Какой же я была сентиментальной! Как они все были терпеливы! Отец, мама, все.
Думаю, по-настоящему первый приступ, который я осознанно назвала любовью, случился зимой, после того как мы все вернулись в Андерсонвилль. Мне было шестнадцать, и я училась в старших классах.
Это был Пол Мэйхью. Да, тот самый Пол Мэйхью, который бросил вызов своей матери и сестре и пошел провожать меня до дома, пригласил меня покататься на автомобиле, но был спроважен восвояси суровой и неумолимой тетей Джейн. Пол учился в выпускном классе и был самым красивым и самым восхитительным мальчиком в школе. Девочки его не интересовали. Точнее, так он говорил. Он относился к ним совершенно безразлично и, казалось, не замечал того, что каждая девочка в школе готова была стать его рабыней по первому мановению его руки.
Таково было положение вещей, когда я пришла в школу той осенью и, возможно, в течение недели после этого. Но однажды, совершенно неожиданно и без видимых причин, он осознал, что я существую. Каждое утро он приносил мне конфеты, цветы или книги. Весь день в школе он был моим преданным кавалером, проводя со мной каждую свободную от занятий минуту, а после обеда провожал меня домой, гордо неся мои книги. Я сказала «домой»? Это было не совсем так: он останавливался в одном квартале от дома. Очевидно, он не забыл тетю Джейн и не собирался так глупо рисковать! Поэтому он прощался со мной на безопасном расстоянии.
То, что это смахивало на обман или было несколько предосудительным, не приходило мне в голову. Но даже если бы и пришло, я очень сомневаюсь, что мое поведение изменилось бы. Ведь я была совершенно околдована, очарована и взволнована! Мне было шестнадцать, не забывайте, и этот удивительный Адонис и всем известный женоненавистник выбрал меня! Меня! И оставил всех остальных девушек вздыхать, глядя нам вслед тоскующими взорами. Конечно, я была в восторге!
Так продолжалось, наверное, неделю. Потом он пригласил меня покататься на санях и поужинать.
Я была счастлива и в то же время испытывала страшные опасения. Я внезапно осознала, что у меня есть отец и мама и что необходимо получить их разрешение. И у меня были сомнения – очень серьезные сомнения. И все же в тот момент мне казалось, что я просто обязана отправиться на эту прогулку. Что это единственная стоящая вещь на всем белом свете.
Я помню, как будто это было вчера, как прикидывала, у кого спросить разрешения – у отца, мамы или обоих. Стоит ли мне давать им понять, как сильно я хочу поехать и как много это для меня значит, или просто упомянуть об этом вскользь и принять их разрешение как должное.
Я предпочла последний вариант и выбрала время, когда они оба были вместе. За завтраком я невзначай упомянула, что в следующую пятницу в школе состоится прогулка на санях и ужин и что Пол Мэйхью пригласил меня поехать с ним. Я сказала, что надеюсь, что вечер будет теплым, но все равно надену свитер под пальто и рейтузы, если они сочтут это необходимым. (Свитер и рейтузы – две любимые мамины вещи! Какой хитрый ребенок!)
Но если я думала, что свитер и рейтузы заставят их позабыть о былом, то очень сильно ошибалась.
– Прокатиться на санях, поужинать и гулять до позднего вечера? – воскликнула мама. – И с кем, говоришь?
– С Полом Мэйхью, – ответила я, по-прежнему стараясь говорить непринужденно, в то же время пытаясь голосом и интонацией дать ей понять, какой великой чести удостоилась их дочь.
Отец был впечатлен – очень впечатлен, но совсем не так, как я надеялась. Он бросил на меня быстрый, острый взгляд, а затем посмотрел прямо на маму.
– Пол Мэйхью! Да, я его знаю, – мрачно сказал он. – Я с ужасом жду того момента, когда он поступит в колледж в следующем году.
– Ты имеешь в виду… – Мама не договорила.
– Я имею в виду, что мне не нравится его компания – уже сейчас, – кивнул отец.
– Значит, ты не думаешь, что Мэри Мари… – мама посмотрела на меня.
– Конечно нет, – решительно сказал отец.
Я, конечно, сразу поняла, что отец имеет в виду, хотя он прямо этого и не сказал. Мне не удастся покататься на санях, поэтому я забыла о том, что нужно быть непринужденной и равнодушной. Я думала только о том, какие аргументы привести, чтобы родители отпустили меня на эту прогулку, ведь они же не хотят, чтобы моя жизнь была навсегда и безнадежно испорчена.
Я подробно