И я сказала им, что это первая, последняя и единственная школьная поездка на санях в этом году. И я сказала, что у меня навсегда разобьется сердце, если они не отпустят меня. Снова напомнила, что он самый красивый и популярный мальчик в школе и что среди моих знакомых нет ни одной девочки, которая бы не сошла с ума от счастья, оказавшись на моем месте.
Я замолчала, задыхаясь; могу представить, какой несчастной я выглядела.
Я думала, что отец опять откажет, но увидела взгляд, который бросила на него мама, говоривший: «Позволь мне заняться этим, дорогой». Я видела этот взгляд раньше несколько раз и знала, что он означает, поэтому не удивилась, когда отец пожал плечами и отвернулся, а мама сказала:
– Очень хорошо, дорогая. Я все обдумаю и скажу тебе вечером.
Я была очень удивлена, когда вечером мама разрешила мне поехать, ведь я уже почти потеряла надежду после этих разговоров за завтраком. И она сказала кое-что еще, что меня тоже удивило. Что хотела бы познакомиться с Полом Мэйхью, ведь ей хочется знать друзей своей маленькой девочки. И попросила, чтобы я пригласила его в гости следующим вечером поиграть со мной в шашки или шахматы.
Была ли я счастлива? Да я едва сдерживалась, чтобы не закричать от радости. И когда на следующий вечер пришел Пол, а нарядная мама беседовала с ним, словно он был настоящим гостем, я была совершенно очарована. Правда, меня немного смущало, что Пол смеялся так много и так громко; казалось, он не мог найти ни одной темы для разговора и говорил только о себе, о том, что делал или собирался делать. В школе он никогда таким не был. Я боялась, что маме он не понравится.
Весь вечер я смотрела на него ее глазами и слушала ее ушами. Я так хотела, чтобы он понравился маме! Чтобы она увидела, какой он прекрасный, великолепный и благородный. Но в тот вечер… Почему он не мог перестать говорить о призах, которые он выиграл, и о большом гоночном автомобиле, который он заказал на следующее лето? В этом не было ничего прекрасного, великолепного и благородного. А ногти у него всегда были такие грязные?
Что же подумала мама…
Мама не сидела с нами все время, только заглядывала несколько раз, чтобы посмотреть на игру, а в половине девятого в качестве сюрприза принесла нам маленькие пирожные и лимонад. Я подумала, что это очень мило, но мне захотелось хорошенько встряхнуть Пола, когда он притворился, что боится есть пирожные, и спросил маму, нет ли в них шпажек.
У мамы! Шпажек!
Я знала, что маме это не понравится, но она ничем этого не показала, просто улыбнулась и сказала, что нет, никаких шпажек в пирожных нет.
Помню, когда он ушел, мне не хотелось встречаться с мамой взглядом; я не спросила ее, понравился ли ей Пол Мэйхью. Я продолжила быстро говорить о чем-то другом. Мне почему-то не хотелось, чтобы мама заговорила. Я боялась того, что она могла сказать.
И мама тогда ничего не сказала о Поле Мэйхью. Но несколько дней спустя она велела мне снова пригласить его в гости на ужин и еще позвать Кэрри Хейвуд и Фреда Смолла. Мы прекрасно провели время, только Пол Мэйхью снова выпендривался не в том смысле, в котором я хотела, хотя он очень много выпендривался так, как хотел он! Мне показалось, что он еще больше хвастался собой и своими делами. И мне совсем не нравилось, как он ест! Отец так не ел! Он шумел, чавкал и стучал приборами!
Так продолжалось и дальше. Как мудра была моя мама! Она не запрещала мне водиться с Полом Мэйхью, но показала мне, каков он, особенно в моем собственном доме. Она разрешала мне гулять с ним – с надлежащим сопровождением, конечно, – и ни разу ни словом, ни жестом не намекнула, что ей не нравится его тщеславие.
Все вышло именно так, как она и планировала с самого начала. Когда Пол Мэйхью пригласил меня на прием в июне, я вежливо отказалась и сразу после этого сказала Фреду Смоллу, что пойду с ним. Но даже после этого, когда я, невозмутимо, но тщательно пряча взгляд, сказала маме, что иду на прием с Фредом Смоллом, она только весело сказала: «Вот и славно!» Поспешно взглянув на нее, я не увидела даже приподнятой брови, которая означала бы: «Я знала, что рано или поздно ты образумишься!»
Мудрая моя мама!
В последующие дни и недели (хотя ничего не было сказано) я обнаружила некоторые изменения. Сейчас, оглядываясь назад, я уверена, что их начало было положено из-за моего «романа» с Полом Мэйхью. Очевидно, мама не собиралась больше рисковать появлением новых ухаживаний в квартале от дома и явно хотела знать, с кем я вожу дружбу.
Старый особняк Андерсонов вскоре стал местом встречи всех моих знакомых юношей и девушек. И как хорошо мы проводили время! Мама всегда была рядом с нами и постоянно предлагала что-то новое и интересное!
А поскольку мальчики – не один мальчик, а все – могли приходить в дом так же свободно, как и девочки, то вскоре они стали казаться мне чем-то обычным, само собой разумеющимся, не вызывающим никакого сентиментального интереса.
Я же говорю, мама была мудра.
Но, конечно, это не помешало мне влюбиться в человека старше меня, не входящего в круг моих близких знакомых. Почти каждая девушка в подростковом возрасте в какой-то момент неистово влюбляется в почти незнакомого человека, который по возрасту ей в отцы годится, в человека, которого она наделяет всеми достоинствами и совершенствами Адониса из своих мечтаний. Ведь, в конце концов, влюбляется она не в живого мужчину из плоти и крови, а в саму идею любви. Это совсем другое дело.
Приступ такого рода случился со мной, когда мне едва исполнилось восемнадцать – той весной я заканчивала андерсонвилльскую среднюю школу. Предметом моего обожания стал директор школы мистер Гарольд Хартшорн, красивый, чисто выбритый, хорошо сложенный мужчина лет (как мне теперь кажется) тридцати пяти, очень серьезный, даже суровый и держащийся с большим достоинством. Как я была в