К концу месяца я зашла еще дальше и решила, что его суровая отстраненность означает, что он разочарован в любви, что его меланхолия была вызвана одиночеством из-за разбитого сердца.
Как же мне хотелось помочь и исцелить! Как я трепетала при мысли о любви и дружбе, которые могла бы подарить ему где-нибудь в утопающем в розах коттедже вдали от безумной толпы! (Он жил в одиночестве в отеле.) Какой удел мог быть благороднее, чем вычеркнуть из его измученного сердца память об этой неверной женщине, которая ранила и погубила его молодость? В самом деле, что? Если бы только он мог видеть это так, как вижу я. Если бы только какой-то знак или знамение дали ему знать об этой горячей любви! Неужели он не видит, что больше не нужно тосковать в одиночестве в отеле? Ведь всего через несколько недель я должна была закончить школу.
А потом…
Вечером перед выпуском мистер Гарольд Хартшорн поднялся по ступеням нашего дома, позвонил в колокольчик и попросил позвать отца. Я знала это, потому что сидела в комнате, из которой хорошо было видно входную дверь и крыльцо, по которому он поднялся, сообщив, что пришел к отцу.
О радость! О счастье! Он знал, видел мою любовь. Он пришел, чтобы просить у отца моей руки!
Следующие десять божественных минут, прижимая руку к бешено бьющемуся сердцу, я выбирала свадебное платье, тщательно продумывала свое приданое, обставляла заросший розами коттедж вдали от безумной толпы и удивлялась, почему отец еще не прислал за мной.
Затем хлопнула дверь, я побежала к окну, и меня охватил тошнотворный ужас. Неужели он уезжает, так и не увидев меня, свою невесту? Невозможно!
Отец и мистер Гарольд Хартшорн стояли внизу и разговаривали. Еще через минуту мистер Гарольд Хартшорн ушел, а отец вернулся на террасу. Как только у меня перестали дрожать колени, я спустилась. Отец сидел в своем любимом кресле-качалке. Я медленно подошла к нему, но не села.
– Это был мистер Хартшорн? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
– Да.
– Мистер Хартшорн, – тупо повторила я.
– Да. Он заходил поговорить про дом Даунера. Он хочет арендовать его на следующий год.
– Арендовать дом Даунера!
Это был совсем не увитый розами коттедж вдали от безумной толпы. Это был большой кирпичный дом прямо рядом с отелем! Я не хотела там жить!
– Да, там будут жить его жена и дети. Он собирается привезти их сюда в следующем году, – объяснил отец.
– Жена и дети! – представляю, как я задыхалась, произнося эти три слова.
– Да, у него, кажется, пятеро детей, и…
Но я уже убежала в свою комнату.
Мое выздоровление было быстрым. Я была влюблена в любовь, а вовсе не в мистера Гарольда Хартшорна. Кроме того, на следующий год я поступила в колледж. И именно в колледже я встретила Джерри.
Джерри был братом моей подруги Хелен Уэстон. Старшая сестра Хелен училась в том же колледже и закончила его в конце моего первого года обучения. Ее отец, мать и брат пришли на выпускной вечер. Там я и познакомилась с Джерри.
Если это можно назвать знакомством. Он приподнял шляпу, поклонился, произнес какую-то вежливую ерунду, в то время как его глаза говорили: «А, еще одна подруга Хелен», – и повернулся к сияющей светловолосой старшекурснице, сидевшей рядом со мной.
Для него этим все ограничилось. Но для меня…
Весь день, при каждом удобном случае, я наблюдала за ним; подозреваю, что очень старалась, чтобы такие случаи стали чаще. Я была очарована. Никогда прежде я не встречала никого подобного. Высокий, красивый, блестящий, в совершенстве владеющий собой, он господствовал в любой компании.
На него были обращены все взгляды, но, казалось, он этого не замечал. (Несмотря на все свои недостатки, Джерри не тщеславен, в этом я отдаю ему должное!) Со мной он в тот день больше не разговаривал. Я не уверена, что он вообще замечал меня, а если и смотрел, то с мыслью: «Еще одна подруга Хелен».
Я не видела Джерри Уэстона почти год, но это не значит, что я ничего не слышала о нем. Интересно, замечала ли Хелен, как часто я заводила с ней разговор о ее доме и семье, как меня интересовала галерея портретов на камине – там были два прекрасных портрета ее брата.
Хелен очень его любила. Вскоре я обнаружила, что она обожает говорить о нем – если у нее есть хороший слушатель. Излишне говорить, что я стала идеальным слушателем.
Джерри, судя по всему, был художником. Ему было двадцать восемь лет, и он уже успел завоевать немало наград. Призы, медали, почетные грамоты и специальный курс за границей – обо всем этом мне рассказывала Хелен. Она рассказала мне, какой невероятный успех имел его портрет одной светской дамы из Нью-Йорка, который сделал Джерри имя, и теперь он сможет получить все, что захочет. Потом она рассказала мне, какой популярностью он всегда пользовался. Хелен не только очень любила брата, но и очень гордилась им. Это было очевидно. По ее мнению, с ним никто не мог сравниться.
В своих мыслях я была с ней согласна – ему не было равных. Во всяком случае, все остальные юноши, которые приходили ко мне с визитами, приносили мне конфеты и посылали цветы, не могли сравниться с ним. Я хорошо это помню. Они были такими юными и неотесанными!
Я увиделась с Джерри во время пасхальных каникул на втором году обучения в колледже. Хелен пригласила меня к себе, и мама написала, что я могу поехать. Хелен навещала меня на рождественских каникулах и очень понравилась родителям, поэтому они без колебаний согласились, чтобы я поехала к Хелен на Пасху. И я это сделала.
Хелен жила в Нью-Йорке, в огромном особняке на Пятой авеню с девятью слугами, четырьмя автомобилями и двумя шоферами. Естественно, такой размах был для меня в новинку и страшно меня увлек. От лакеев в затейливой форме, открывавших мне дверь, до потрясающей горничной-француженки, которая делала мне прическу… Я жила как в сказке. Потом приехал Джерри, отлучавшийся на выходные, – и я забыла обо всем на свете.
С той минуты, как он посмотрел мне в