И тут, как ни странно, я стала к нему совершенно равнодушна. Или это было притворство – не осознанное, а бессознательное? Но, что бы это ни было, оно долго не продержалось. При таких обстоятельствах ничто не могло держаться долго. Никто не мог устоять против Джерри.
Менее чем за тридцать шесть часов я оказалась в вихре его ухаживаний и не смогла бы вырваться из него, даже если бы захотела. Когда я вернулась в колледж, он взял с меня обещание, что, если ему удастся заручиться согласием отца и мамы, он наденет на мой палец обручальное кольцо.
Вернувшись в колледж и оставшись одна в комнате, я сделала глубокий вдох и начала размышлять. Это был первый шанс, который мне представился, ведь даже Хелен в моих мыслях ассоциировалась с Джерри.
Чем больше я думала, тем сильнее боялась и отчаивалась. При спокойном здравом размышлении все это казалось абсурдным и невозможным. О чем я вообще думала?
Конечно же, о Джерри.
Я сама ответила на свой вопрос и почувствовала, как у меня горят щеки. От одной мысли о нем на меня снова словно наложили чары, и я как будто оказалась в вихре ужинов, танцев и поездок и видела рядом его милое лицо. Да, я думала о Джерри. Но я должна была забыть его.
Я представляла Джерри в своем доме в Андерсонвилле. Я пыталась вообразить, как он говорит с отцом или мамой. Абсурд! Какое отношение Джерри мог иметь к трактатам о звездах или рутинной повседневной суете глупого маленького городка? И уж тем более какое отношение имели отец и мама к миру танцев, мотогонок и портретов светских дам? Никакого.
Очевидно, даже если бы Джерри постарался полюбить моих родителей ради их дочери, то им бы точно не понравился Джерри. В этом сомневаться не приходилось.
Я плакала, пока не заснула. Этого следовало ожидать. Джерри был моим миром, и я утратила этот мир. У меня не осталось ничего, кроме пары осколков, которые едва ли следовало упоминать… и родители, конечно. Но родители не всегда остаются с человеком. Наступит время, когда…
Письмо Джерри пришло на следующий день особой почтой. Прямо с вокзала он поехал домой и написал мне. (Как это было похоже на Джерри – особенно штамп срочной доставки!) Большая часть его письма, не считая обычных для влюбленных рапсодий, была посвящена планам на лето, которое мы должны были провести в летнем коттедже Уэстонов в Ньюпорте. Он говорил, что должен приехать в Андерсонвилль как можно раньше, как только я вернусь из колледжа, чтобы поговорить с моими родителями и надеть кольцо на мой палец.
Читая письмо, я знала, что он это сделает. Я почти увидела, как сверкает кольцо на моем пальце. Но через пять минут после того, как письмо было сложено и убрано, я с такой же уверенностью поняла, что этого не произойдет. Так продолжалось весь весенний семестр. Находясь под влиянием писем, читая их, я видела себя обожаемой женой Джерри Уэстона, которая живет с ним счастливо до конца своих дней. Все остальное время я была прежней Мэри Мари Андерсон, одинокой и забытой.
Я пробыла дома ровно восемь часов, когда пришла телеграмма от Джерри – он просил разрешения приехать немедленно.
Как можно осторожнее я сообщила новость отцу и маме. Он брат Хелен. Они наверняка слышали, как я говорила о нем, и я хорошо его знала, очень хорошо. Собственно, цель этого визита была проста: он собирался просить руки их дочери.
Отец нахмурился, поморщился и сказал, что я еще ребенок. Мама улыбнулась и покачала головой, вздохнув, напомнила ему, что мне двадцать и я на целых два года старше, чем она была, когда вышла за него замуж. Одновременно она признала, что была слишком молода для замужества, и сказала, что надеется, что я немного подожду, прежде чем выходить замуж, даже если молодой человек окажется выше всяких похвал.
Отец явно возражал, но мама – да благословит ее Господь – вскоре убедила его, что они должны по крайней мере повидаться с этим Джеральдом Уэстоном. И я отправила телеграмму с приглашением приехать.
Мне никогда не было так страшно, как в момент ожидания встречи своего возлюбленного и моих родителей. Я вспоминала особняк Уэстонов и их блестящую жизнь и сравнивала со скромным укладом жизни Андерсонов. Я с трепетом ждала результатов этой встречи. Не то чтобы я верила, что Джерри окажется снобом и будет презирать нашу простую жизнь, но я думала, что между ними не найдется ничего общего.
Мне не стоило беспокоиться, но тогда я не знала Джерри так хорошо, как знаю сейчас.
Джерри приехал – и не прошло и пяти минут, как всем уже казалось, что он жил здесь всегда. Он прекрасно разбирался в звездах – по крайней мере, он говорил о них с отцом так, что тому было интересно. Он знал многое о бесчисленных вещах, которыми интересовалась мама. Джерри пробыл у нас четыре дня, и за все это время я ни разу не вспомнила о вечерних платьях, об ужинах, о лакеях в ливреях; ни разу мне не пришло в голову, что наша кухонная прислуга Нора и сын старого Джона за рулем нашего единственного автомобиля недостаточно хороши, настолько непритязательным был Джерри и так безошибочно он вписался в нашу семью (по-другому это не выразить). Его обаяние было настолько ненавязчиво и совершенно, что я даже не удивилась быстрой капитуляции отца и мамы.
Джерри привез кольцо. (Все начинания Джерри всегда увенчиваются успехом.) И уехал в Нью-Йорк, заручившись маминым обещанием, что я приеду в июле в их коттедж в Ньюпорте.
После его отъезда эти четыре дня начали казаться мне сном, и я бы засомневалась в происходящем, если бы не блеск кольца на моем пальце и частое упоминание Джерри в разговорах.
Отцу и маме очень понравился Джерри. Отец сказал, что он прекрасный и благородный молодой человек, а мама – что он ужасно милый мальчик. Ни один из них ни слова не сказал о его живописи. Кажется, сам Джерри почти не упоминал ее.
В июле я поехала в Ньюпорт. Коттедж, как я и предполагала, оказался вдвое больше и роскошнее нью-йоркского дома, и в нем работало в два раза больше