Она мысленно протянула этот образ, это теплое, светлое чувство, этот отголосок утраченного рая. Кикимора наклонила голову, прислушиваясь к незримому потоку. Ее уродливое лицо странным образом смягчилось, уголки рта поползли вверх в подобии улыбки. Она кивнула.
— Достаточно. Старое счастье… оно пахнет особенно сладко. Проходите.
Она махнула своей костлявой рукой, и на поверхности болота, будто из ниоткуда, появилась вереница крепких, надежных кочек, выстроившихся в идеальную тропу. Они перешли на другую сторону, даже не замочив сапог.
— Спасибо, — бросила Елена через плечо.
— Иди, Ветрова, — откликнулась кикимора, и в ее скрипучем голосе вдруг прозвучала неподдельная, почти человеческая грусть. — Но запомни мой урок. Если однажды сядешь на тот ледяной трон… не забудь нас, маленьких. Не забудь, что помимо великих битв и судеб мира есть место простому чаю и тихому смеху. Иначе твое сердце станет таким же холодным, как этот лёд, что ты несешь. А холодное сердце… оно не нужно ни лесу, ни болоту, ни самой земле.
Перебравшись через болото, они сделали короткий привал у ручья с чистой, студеной водой. Елена сидела на камне, глядя на струящуюся воду, и чувствовала странную пустоту на месте отданного воспоминания. Это было похоже на легкую, но постоянную головную боль в душе.
— Ты отдала ей что-то важное, — не спрашивая, а констатируя, сказал Данила. Он стоял рядом, опершись на ствол сосны.
— Воспоминание. О бабушкином смехе.
— Зачем? Я мог бы попытаться… договориться с ней иначе.
— Ты бы не смог, — покачала головой Елена. — Ты бы предложил ей что-то материальное или силу. А ей нужно было что-то человеческое. Что-то, чего у нее самой нет. Я заплатила правильную цену.
Он помолчал, размышляя над ее словами.
— Мудро. Хотя и не по уставу, — в его голосе снова прозвучала та самая, едва уловимая ухмылка.
— А по какому уставу действуем мы сейчас? — посмотрела на него Елена.
— По уставу выживания, — серьезно ответил он. — И, возможно, по уставу надежды.
Он налил ей воды в кружку и протянул. Простой жест, но в нем был ритуал, доверие. Они пили из одного ручья. Они делили путь.
Третье, и самое странное, испытание ждало их у Зеркального озера. Оно появилось внезапно, когда они вышли на небольшую, идеально круглую поляну: огромная, неподвижная гладь воды, черная и гладкая, как отполированный обсидиан. В нем не отражалось ни хмурое небо, ни темные ели по берегам. Оно было окном в никуда, порталом в иную реальность.
— Осторожно, — сказал Данила, на этот раз его рука легла на ее плечо уже не как предупреждение, а как попытка удержать. — Это не просто озеро. Здесь… нечисто.
Елена и сама это чувствовала. От воды веяло такой древней, безразличной и всевидящей силой, что дыхание перехватывало. Она мягко освободилась от его касания и подошла к самому краю, заглянув в черную гладь.
И озеро ответило. Вода не шелохнулась, но на ее поверхности, словно на экране, начали проступать образы. Три разных изображения, три возможных будущего, три судьбы, тянувшиеся к ней своими цепкими руками.
Первое: она сидела на высоком троне из черного, испещренного морозными узорами льда. На ее голове была сложная, тяжелая корона из ледяных шипов, впивающихся в кожу, а лицо, прекрасное и бесстрастное, как у античной статуи, было обращено в пустоту огромного, безлюдного тронного зала. Вокруг — ни души. Только тишина. Бесконечная, всепоглощающая, звенящая тишина Империи, которую она сохранила, заплатив за это всем. Ее сердце было холодным куском льда, и в этой мертвой гармонии была своя, страшная умиротворенность.
Второе: она стояла посреди выжженной, дымящейся степи. Ее некогда светлые волосы были опалены, лицо закопчено сажей, одежды обгорели. В одной руке она сжимала горящую ветвь, а другой протягивала руку девушке с юга — Айгуль. Но в глазах Айгуль была не благодарность и не надежда, а ужас и непроходящая боль. Позади них полыхал огонь, и этот огонь пожирал все на своем пути, не разбирая своих и чужих, неся не свободу, а тотальное уничтожение старого мира. И Елена понимала, что это ее рука поднесла факел к сухой траве.
Третье: она стояла здесь же, у озера, но не одна. Рядом с ней, спина к спине, стояли Данила и Айгуль. Она сама стояла между двумя стихиями — стеной льда и стеной пламени, которые яростно рвались друг к другу, чтобы сокрушить все. Но она не пыталась их остановить или выбрать. Она лишь держала их на расстоянии, не давая им сомкнуться, ее тело содрогалось от нечеловеческого напряжения, с лица струился пот, а в глазах стояла боль и безумие от этой непосильной ноши. И в этом напряженном, хрупком равновесии, в этой буферной зоне, на выжженной и промерзшей земле, пробивалась первая, чахлая зеленая травинка. Лед не наступал, огонь не жег. Было трудно, невыносимо тяжело, мучительно, но было… возможно. Был шанс.
Видения растаяли так же внезапно, как и появились. Озеро снова стало черным и безмолвным. Елена отшатнулась, ее сердце бешено колотилось.
— Что ты видела? — тихо спросил Данила. Он стоял рядом, бледный, сжав кулаки, и было ясно, что он тоже что-то видел. Что-то свое, не менее ужасное.
— Выбор, — прошептала Елена, отходя от воды. Ее колени подкашивались, в глазах стояли слезы отчаяния и ужаса. — Выбор, который я не хочу делать. Ни один из них. Это все — тупики. Разные, но тупики.
Из глубины озера, не нарушая его зеркальной поверхности, словно призрак, поднялась фигура. Это была старуха, но не уродливая, как кикимора, а величественная, как древнее дерево. Ее лицо казалось вырезанным из старого, мореного дуба, испещренным трещинами-морщинами. Глаза были бездонными, как само озеро, а волосы, сплетенные из живых корней и темных водорослей, струились по ее плечам.
— Я — Дух-Хранительница этих вод, — произнесла она, и ее голос был похож на тихий перезвон хрустальных бокалов, на шелест звездной пыли. — Я не показываю будущее. Будущее — река с тысячью русел, и ни одно не предопределено. Я показываю тень твоих собственных желаний и глубочайших страхов. Путь, по которому ты готова пойти,