Даниле стало очень не по себе. Кресло оказалось вдруг неудобным, твердым, жестким. Руки затряслись так, что он облил кофе оголенные ноги.
— А… А… А она точно играет? — хрипло спросил Данила ведущего.
Зомби многозначительно посмотрел в камеру и продолжил:
— Виновная сама подтверждает свою вину. Дамы и господа, вы всё слышали! Повторять излишне. Перейдем к барабану!
Толпа взревела. Манекены задвигались сумбурно. Зомби вприпрыжку понесся к барабану, предвкушая жребий. Данил лихорадочно набирал Светлану, но она не брала.
— Мы в прямом эфире, — невпопад бросил ведущий.
— Ну ответь же! Скажи, что всё в порядке! — взмолился король кресла взволнованным голосом. Он стоял на коленях перед ним, снова и снова набирая номер. Ведущий напевал:
— Барабан крутится, вертится! Барышню хочет сгубить!
Стрелка застучала по секторам. Труп, затаив дыхание, с азартом следил. Промелькнули: смерть от тока, сожжение, повешение, вырывание кишок, железная дева… И стрелка остановилась на зеленом секторе.
Зомби от досады стукнул кулаком по барабану.
— Леди и джентльмены! К сожалению, наш эфир завершится без кровавого номера. Барабан явил милосердие. А значит, по правилам шоу, мы обязаны немедленно отпустить узницу! Исполняй волю барабана! — проорал он бугаю. — Эх, а я так мечтал о насаживании на кол… — Он скорчил гримасу разочарования, но мгновенно взорвался радостью. — Ничего! Наверстаем в следующую неделю, в это же время на этом же канале! Аплодисменты прокатились по студии. Камера поймала, как бугай подхватывает еле стоящую на ногах Светлану и уводит за кулисы. И эфир тут же переключился на заканчивающийся фильм Ромеро «Ночь живых мертвецов».
Он звонил ей все выходные, не смыкая глаз. Она не отвечала. Он набирал снова и снова.
В понедельник он пришел на работу как обычно, но чувствовал себя отвратительно из-за бессонницы. Он спрашивал коллег, видели ли они тот странный эфир в пятницу вечером, но никто не смотрел тот канал. Лишь один человек заявил, что всю ночь там показывали фильмы про зомби. В вялом споре они сошлись на том, что спутниковая тарелка поймала сигнал с чужого канала. Когда кто-то за обедом включил телевизор, Смирнова стошнило.
Вечером он вернулся домой и впервые за долгое время прибрался: вынес мусор и выкинул старое вонючее кресло. Она по-прежнему не отвечала на звонки.
Прошел вторник. Он всё глубже погружался в изучение спецэффектов, пытаясь опровергнуть страшную догадку. Но чем больше он узнавал об иллюзии смерти, тем противнее ему становилось. Она молчала. Теперь он знал точно: смотрел пиратскую трансляцию больных ублюдков, показывавших настоящие убийства. От себя самого его тошнило еще сильнее. Смотря в зеркало, он видел не себя, а чужого — того, кто хохотал, глядя на смерть настоящих людей.
Его постоянно рвало. Он уже не мог есть, пить. Так миновала среда.
В четверг его осенила омерзительная мысль: если Светлана сказала им, где он живет… они могут прийти за ним. С утра он помчался в полицию. Услышав бред про канал с реальными убийствами, полицейские рассмеялись ему в лицо и вытолкали за дверь.
День пролетел так же, но он схлопотал выговор от начальства: последнее время он был рассеян, а работа валилась из рук. Под вечер она всё-таки ответила:
— Знаешь, извини… — тихим ровным голосом начала она без приветствия. — Делать этого не стоило. Но выбора не было. Ты заслужил. Точно заслужил. Я… не хотела… Хотя вру, хотела. Прости. Но на моем месте ты поступил бы так же. Прощай. — Она бросила трубку, не дав ему и слова вымолвить.
Пятница прошла скверно. На работе его пилили все. Проклинали и надеялись, что выходные приведут его в чувство. Дома он рухнул на кровать и вырубился. А проснулся…
…В комнате, залитой прожекторами. Знакомый голос вещал о скором начале "охоты". Запись аплодисментов! Краем глаза он уловил манекены с дергающимися нитями. Смирнов не мог пошевелиться — и прекрасно понимал почему, наблюдал же всю ночь за такими же. Ведущий прошел мимо выстроившихся в шеренгу обвиняемых и остановился перед Данилой. Выдернул кляп.
— Почему я? В чем я виноват? — выдохнул Смирнов.
— Виноват во многом. Почему ты? Тебя выбрала жена. Такие у нас правила. — Он пожал плечами. — Обвиняемый должен назвать достойного кандидата. Иначе — прощай шанс на спасение, и самое жестокое наказание тебе обеспечено.
— Что за наказание-то?
— Тайна. Даже для нас. Ну? Кого называешь?
В голове Данилы застучало. Всплывали обрывки: Светлана… Начальство… Коллеги… Квартира… Диван… Кресло… Пиво… Телевизор… Каналы… Щелк. Щелк. Щелк. Он пьет пиво. Тыкает пульт. Жует кальмаров. Голос диктора: "Марафон Джорджа Ромеро!" Мартин… Джордж… Ромеро… Зомби рвут кишки. Крошат черепа. Кровь хлещет. Джордж… Лица в кровавом месиве, смерть, неотличимая от реальной…
— Джордж Ромеро… — прохрипел жалобно Данила.
Зомби впился в него пронзительным взглядом:
— Он давно мертв, дубина. — Пожал плечами и ушел.
И только тут Данила Смирнов понял:
"Грим" на ведущем не был гримом.
Обними нас
— Дура старая, продай энергетик! — скомандовал мальчик лет тринадцати, стоя у прилавка продовольственного магазина. В руках его банка с безалкогольным напитком, запрещённым для детей. Рядом двое приятелей, на вид младше. Самый маленький зажал рот ладонями, пытаясь сдержать смех от дерзкой фразы, но всё же фыркнул, забрызгав ладонь слюной. Анжелика Степановна бросила на него злобный взгляд. Малыш съёжился, словно пытаясь стать незаметной точкой. Эти сорванцы уже весь день трепали ей нервы. Хорошенько бы всунуть тому нахалу кусок мыла в рот — пусть прочувствует горечь собственных слов.
— Сказала же, нет! — почти по слогам процедила она, стараясь звучать грозно и убедительно. Для пущего эффекта хлопнула ладонью по прилавку. Мелочь в кассовом аппарате жалобно звякнула. Но мальчишка, судя по лицу, оставался непробиваемым. Он продолжил требовать своё, хоть и не так уверенно, как прежде.
— Продай, говорю… Жалко, что ли? — в голосе сквозила нытьё. Ещё чуть-чуть надавить — и запищит, подумала продавщица.
— Нет, говорю, законом запрещено! Стукнет восемнадцать — тогда и приходи! — она сложила руки на груди замком и с театральным вздохом развернулась к ним спиной, давая понять, что разговор окончен. Но мужчины, как известно, намёков не понимают, а уж дети и подавно.
— Да продай! Никому не скажем, что у вас купили! — продолжал