Это были необычные сны; по крайней мере, они имели одно необычное последствие. После нескольких снов, в которых я летала, у меня появилось странное ощущение, что я могу летать и наяву. Я не была уверена в этом, ибо иначе я вряд ли оставалась бы там, где жила. Но эта навязчивая идея меня преследовала; в конце концов, чтобы проверить ее состоятельность, я решила спрыгнуть с какого-нибудь высокого места. Я несколько раз пыталась прыгать с крыльца или края тротуара. Неудачи меня не обескуражили: я рассудила, что мне нужно поверить в себя и спрыгнуть с действительно высокого места (например, с крыши машины или с гаража). Прежде чем я полечу, я должна поверить, что смогу это сделать. (Это верно, но только в состоянии сновидения.) К счастью, здравый смысл возобладал. Постепенно и неохотно я отказывалась от убеждения, что могу летать наяву. Я удовлетворялась тем, что, лежа поперек кровати, свешивала голову вниз и представляла, как разгуливаю по потолку. Или же кружилась до изнеможения и потом, обессиленная, падала на землю.
Несмотря на мою озабоченность проблемой полетов и на то, что к жизни я относилась с робостью и некоторым беспокойством, я была довольно симпатичным ребенком. Всегда стройная, я еще не стала костлявой девчонкой-подростком, так страдающей из-за того, что у нее маленькие груди и лицо покрыто юношеской сыпью. Мои длинные, каштановые с рыжим отливом волосы достигали пояса, и соседи говорили матери, что они высосут мою силу. Людям нравились мои большие зеленые глаза и длинные тонкие пальцы, и мне было приятно, что меня считают хорошенькой и умненькой (хотя втайне я мечтала быть красивой и гениальной); в целом жизнь моя была вполне терпимой.
Со школой тоже все обстояло нормально, но самое лучшее начиналось после уроков. Тогда, погрузившись в свои одиночные фантазии, я играла среди ароматных лилий в долине возле нашего затененного деревьями дома. Цветы превращались в джунгли, где разворачивались приключения крошечных кукол, которых я мастерила из ершиков для прочистки курительной трубки, приделывая им волосы из ниток. Или я спешила после школы домой, чтобы послушать по радио самый последний эпизод из жизни «Супермена» и дешифровать очередное сообщение капитана Миднайта с помощью моего кольца с секретным кодом. Иногда я сидела с подругами, преображая шелковые и бархатные лоскутки в одеяния для наших сказочных кукол. Порой, когда спускались сумерки, я играла в прятки с соседскими ребятами, испытывая восхитительное ощущение возбуждения-страха, какое бывает во время охоты или погони.
В детские годы у меня были две особые радости, связанные с мамой и с отцом. Моя мама, страстно любившая читать, имела дар рассказывать истории. Этот ее талант обладал чудесным качеством «портативности». Всегда, когда нам приходилось чего-то долго ждать — например, на автобусной остановке или в поликлинике, — она придумывала бесконечные истории о приключениях Пяти Маленьких Перцев или других моих любимых персонажей; иногда, когда я вела себя особенно беспокойно, она изобретала новых героев и новые сюжеты. Рассказанные ею истории продолжились в моих снах. А из моих снов вырастали новые истории. До тех пор, пока противоречивые эмоции переходного возраста не разорвали нашу материнско-дочернюю связь, я могла с головой погружаться в магию ее рассказов.
Отец подарил мне другое, более осязаемое чудо. У него были хорошие руки и художественное чутье, и он любил мастерить всякие вещицы. На самый запомнившийся день рождения в моей жизни, когда мне исполнилось десять лет, он сделал мне лучший из возможных подарков — мой собственный марионеточный театр. Сцена была большой, с двумя длинными портьерами из коричневого бархата, за которыми могли прятаться кукольники, и с зеленым креповым занавесом, который поднимался и опускался. Рампу освещали елочные лампочки, которые включались и выключались. Задники представляли собой прекрасно нарисованные на плотном картоне сцены: лес, деревенская улица, комната во дворце — все, что требуется в волшебной сказке. Перед задником можно было расставить замечательно соразмерные кровати под балдахинами или деревенские столы. А марионетками стали мои собственные, чудесным образом ожившие куклы. Теперь они могли ходить, танцевать и исполнять роли в любой пьесе. Мой отец подправил их деревянные головы, добавив характерные детали и краски. Он скрепил части их тел штифтами и специально вырезанными деревяшками. Он умело использовал разные штуковины из домашнего обихода: так, старая музыкальная шкатулка стала шарманкой, а кольцо от занавески — кольцом в носу быка. Собранные вместе, наряженные и заново раскрашенные, куклы были целым народом, а я — их госпожой. Теперь я могла разыгрывать свои сны наяву, на сцене; сказки моей мамы воплощались в конкретные формы.
Меня приводило в восторг разнообразие персонажей: клоун Коко и его младший брат — оба в белых костюмах в красный горошек; король Стампингема, королева, принц и принцесса; похожий на эльфа Робин Гуд в островерхой шляпе с пером; две феи с голубыми порхающими крылышками из марли, отделанной блестками; усатый шарманщик Тони, который мог извлекать из своей музыкальной шкатулки мелодию; его жена, танцовщица Розалита; их обезьянка в красной куртке; «Мамаша с пистолетом» (из одноименной песни), которая могла толкать перед собой тележку с цветами и, потянув за проволоку, стрелять из пистолета настоящими пистонами; Шахерезада, умевшая волнообразно покачивать своим усыпанным драгоценностями торсом и руками; Санта Клаус, который мог оседлать северного оленя и поехать на нем (а олень при этом махал хвостом); Бык Фердинанд и многие, многие другие, число которых с каждым годом увеличивалось.
Для меня это было ожившей сказочной страной. Правда, все кончилось тем, что мы устраивали представления только на церковных и школьных праздниках и на днях рождения