Кэти смеется, шепчет в ответ: «Зайди на секунду. Люси только что уснула. Адам и Лайра где-то шастают».
Номер сто двадцать пять больше похож на обычную гостиную, чем на номер в отеле. Это немного сбивает Киару с толку, будто она из гостиничного коридора зашла прямиком к кому-то в дом. Кэти заменила белое постельное белье на пододеяльники с крупными цветами. Заметив Киарин интерес, она улыбается: «Из лучшей коллекции “Пенни”». На кроватке Люси – пододеяльник со Свинкой Пеппой и вязаный пледик. На подоконнике – рамки с фотографиями. Рядом с маленьким электрическим чайником – рисоварка. «Дар небес, – замечает Кэти. – Только ее приходится прятать. Нельзя, чтобы эти говнюки заметили, что ты ей пользуешься».
Гостиничные фото эпохи колониализма убраны, на их месте изображение ночного Бруклинского моста на холсте. Еще несколько фотографий крепятся на дверях гардероба: дни рождения, пикники на пляже. Кажется, здесь совсем другое освещение, все благодаря китайским фонарикам, приделанным к кронштейну для штор.
– Одно скажу: здесь точно стало лучше, чем в первый день, когда мы тут оказались. Я была в разобранном состоянии. Тут было как в притоне. Но смотри-ка, что-то можно сделать. Так, и где же вкусняшки? Клянусь, если они их сожрали…
Из-за нахлынувшей симпатии Киара не может сдержать улыбку. Забавно, как быстро порой развивается дружба в неприятных жизненных обстоятельствах.
Кэти достает из шкафа упаковку из шести «Кит-Катов».
– Пойдем посидим в коридоре.
Они садятся на пол между номерами и начинают тихий разговор.
Открывается еще одна дверь. Из сто тридцать четвертого номера выходит пара. Им явно не больше девятнадцати-двадцати лет. У них крошечный младенец, рожденный как будто бы всего несколько дней назад. Парень кивает Киаре и Кэти, когда ребята проходят мимо. «Как дела? Все в порядке?» Он дотрагивается до козырька бейсболки. Старый мужской жест. Грудь колесом, низкий голос. Его девушка кутается в худи. Тушь комочками делает ее еще моложе, словно перед ними ребенок, играющий во взрослую жизнь. На ее лице смущение и растерянность. Киаре хочется обнять ее и сказать: «Поверь, я тоже не знаю, как тут оказалась».
Как можно притащить такого крошечного младенца жить в гостиничный номер, Киара? Вот как?
Словно читая ее мысли, Кэти вдруг спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь? Все еще подташнивает?
– Уже немного лучше. Сейчас почти двенадцать недель.
Они разворачивают по «Кит-Кату». Киара с трудом пытается сформулировать мысль. Говорит:
– Я знаю, кто-то считает эгоистичным то, что я решила родить еще одного ребенка. Кто-то скажет, я не должна это делать вот так.
Кэти кивает.
– А ты хотела бы не рожать? Есть разные варианты, скажем, в Англии. У меня друзья так сделали. Нелегко, конечно. Дорого.
Киара качает головой.
Как представит, что снова окажется в аэропорту. Этот терминал. Зал вылетов. Кто присмотрит за девчонками? С собой она их взять не сможет. И если не вернется в «Эдем» на ночь, их номер отдадут другим. Их номер. Как будто они им владеют. Придется искать что-то еще. От одной мысли накатывает ужас. И усталость. И невыносимая тяжесть. Кого ты обманываешь? Дело не только в этом. Сама прекрасно знаешь, дело совсем не в этом.
Это не решение. Это результат отсутствия решения. Кажется, уйти было единственным радикальным поступком, на который она способна, и теперь, как следствие, ее сковали вялость и инертность. Она способна думать только о том, что дети будут есть в следующий прием пищи, только о следующем звонке в службу размещения, только о следующей встрече детей с Райаном – не больше. Ее тело свободно движется по заданной траектории: грудь растет, ночами сводит ноги, в животе ощущение пойманных в банку мотыльков. Она не знает Кэти достаточно хорошо, чтобы все это объяснить, но даже если бы она решилась, то какие слова бы подобрала?
– Спать пора, – говорит Киара и поднимается с пола.
Кэти тоже встает, потягивается.
– Верно. Пора придавить подушку. Собираюсь позвонить Алекс, договориться о встрече. Будь аккуратна с бывшим, идет? Я серьезно, милая, сколько в мире страшных историй.
Киара лежит в постели без сна, и ее пальцы нащупывают шрамы внизу живота. У нее было два кесаревых сечения в течение двух лет, оба экстренных. Два тонких белых шрама, напоминающие провода, что тянутся от одной линии электропередачи к другой вдоль горизонта. Дважды ее разрезали, дважды она наблюдала за хирургической шторой очертания врачей, которые вынимали из нее ребенка. С чем еще сравнить происходящее в ее жизни, если не с еще одним разрезом?
Может быть, она все перепутала. Может быть, он любящий муж, а все сложности были по ее вине? Она готова собрать все доказательства, прикрепить на пробковую доску, соединить виновных и мотивы преступлений красной нитью, но от того у нее все равно не появятся ответы. Единственные свидетели – Софи и Элла – слишком маленькие, чтобы вспомнить, что происходило дома.
Тело прощает последним.
Даже после того, как Райан извинился, открыто заплакал в центре спасения животных. После того, как она сказала: «Все в порядке». Даже теперь, когда он выхаживает маленьких воронят и пишет ей нежные любовные послания в сообщениях. Ее тело по-прежнему помнит то самое чувство: она сидит на постели, прикрывая Эллу рукой, а он в ярости колотит кулаком воздух, щелкает челюстью, выпучивает глаза, а она сидит и думает: «Господи, он сейчас меня ударит».
Даже сейчас, когда она сказала ему, что прощает и от одной мысли о разводе ей становится дурно, когда она так отчаянно хочет сохранить свою молодую, еще не оперившуюся семью, что-то в ее теле (кончики пальцев ног, мочки ушей, кожа под коленями) внимательно прислушивается и находится в полной готовности сорваться с места и упорхнуть.
13
В окошке видеозвонка стена ржавых транспортных контейнеров. Громкий рев туманного горна. Выныривают лица мамы и Шинейд и загораживают весь экран. За их спинами дымовая труба парома «Пи энд О» и автомобили, выстроившиеся в ряд и ожидающие погрузки на борт.
– Сюрприз! – улыбается Шинейд. – Доктор Паркинсон дал маме официальное разрешение на морское путешествие! Летать ей нельзя, а вот по морю очень даже можно. Ах, Киара. Киара, дорогая моя, не плачь.
Они остановились в Клонтарфе, в мини-отеле с выкрашенными белым стенами прямо у моря. На подъездной алее Софи и Элла пляшут вокруг бабули. На Роне плащ цвета фуксии, джинсы и повязка с турецкими огурцами на