Он примет меры! Но какие?
Дома Василий Илларионович сказал жене:
— Я был в школе, я знаю все… Надо запретить Гере побочные занятия, пока она не войдет в нормальную колею школьной жизни.
— Как? И пение?!
— Да, и пение. Поправит Гера свои дела — тогда пожалуйста…
Жена закатила истерику. В квартире запахло валерьянкой. Внезапно припадок кончился, Чара Архиповна встала и, подбоченясь, заявила:
— Посмотрим, чья возьмет, посмотрим, Базиль!
Верх все же взял Василий Илларионович. Он согласовал вопрос с учителем пения и с драмкружком во Дворце пионеров.
Василий Илларионович говорил жене:
— Чара, здесь я тебе не уступлю, я не желаю краснеть за дочь.
Чара Архиповна наконец уступила:
— Хорошо, Базиль, хорошо, пусть будет по-твоему, пусть! Но, смотри: как говорят дипломаты, вся ответственность за тяжкие последствия ляжет на тебя, Базиль, да, да, на тебя!..
— Мы с тобой не дипломаты, а родители.
— Среди дипломатов, наших дипломатов, тоже есть отцы, чуткие и понимающие…
— Ладно, надоело, не петляй, Чара! Тут я тебе тем более не уступлю…
— Хорошо, Базиль, хорошо, мой милый, не кипятись. Я сделаю так, что всем будет хорошо — тебе, мне, Гере. А главное, создам тебе покойную обстановку, создам, Базиль, так и знай!
Казалось, победа налицо.
ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ
Не трудно догадаться, что самовлюбленная и своенравная Чара Архиповна активно и, можно сказать, сознательно прививала дочери свои привычки, свои вкусы, взгляды на жизнь.
— Смотри, доченька, — поучала она, — делай только то, что тебе полезно, выгодно… О, милая дочурка, если бы я поступала иначе, у меня не было бы того, что есть, поверь мне, родная, не было бы. Но и я далеко не все взяла от жизни, не все, что могла, что было в моих силах. Виновата была моя доверчивость к людям, излишняя, порой слепая. Я наивно искала среди них порядочных, с возвышенной душой, с чистой совестью…
— И что же, мама, тебе так и не удалось найти того, кого искала? — Гера прятала улыбку.
— Нашла шиш с маслом.
— А папа? Папа тоже шиш с маслом?
— Я не говорю об отце, у него много своих достоинств — большой ум, большое сердце, большое имя…
— И большие деньги! — заметила Гера.
Трудно было понять ее отношение к маминой философии — одобряла она ее или порицала.
— Мне бы, мамочка, хотелось так построить свою жизнь, чтобы сердце купалось в радости, чтобы чувствовать себя всегда празднично, чтоб серость, будни, скука и близко ко мне не подступались…
— Ой, дочурка, какая ты у меня умница, прелесть, право слово, прелесть! — Чара Архиповна нежно поцеловала дочь в щеку.
— Вся в мамочку… Серьезно, серьезно, ты, мамуся, самая замечательная из всех мам на белом свете. И папа от тебя в восторге, хотя иногда и ворчит…
— И пусть ворчит, переживу! Мужчины без этого не могут — все они ворчуны, особенно к старости… Придет время, дочурка, ты это поймешь практически и свыкнешься, да, да, свыкнешься…
— И в этом я опять-таки буду подражать своей опытной родительнице.
Мать и дочь крепко обняли друг друга.
Чара Архиповна могла гордиться плодами своего просвещения. Она выращивала их заботливо… Первое слово, во всяком случае в числе первых слов, осваиваемых девочкой, было ее собственное имя — Героиня! Чара Архиповна старательно внушала дочери, что значит и что может значить оно в ее жизни.
Каждый танец дочурки, еще в раннем детстве — на столе, сопровождался хлопками-аплодисментами мамы и ее приятельниц, часто заставляли аплодировать и папу… Восторги, восторги, им не было конца. Гере внушали, что она красива и талантлива, она станет знаменитостью, настоящей героиней наших дней. И Гера верила этому славословию, этим восторгам родителей и знакомых.
Уход из балетной школы огорчил было девочку, но мать скоро успокоила ее: у нее многогранный талант, она войдет, непременно войдет в большой мир искусства. Старайся, доченька, старайся, милая…
И не объяснила ей мать, — потому что сама того не понимала, — что путь в искусство сложен и тернист. Она наивно думала, что артистке не нужны ни широкое образование, ни алгебра, ни химия.
Кончилось тем, что Лазуркиных опять вызвали в школу.
На этот раз они явились вдвоем. Чара Архиповна внимательно выслушала претензии.
Директор подал мысль: можно прикрепить к Гере сильных учеников.
Чару Архиповну настолько оскорбил предложенный выход из положения, что она не могла скрыть своего возмущения. Неужели их Гера настолько тупоголова, что ее надо тащить на канате в десять рук? И потом — она хорошо знает свою девочку: не пойдет она на унижение. Если уж так все складывается и нельзя обычным путем наверстать упущенное, можно потерять год, беда не велика.
Чара Архиповна не ошиблась в своей дочери, та наотрез отказалась от помощи школьных товарищей. Больше того, Гера заявила: для того чтобы быть полезной и счастливой, не обязательно изучать физику и химию. Она будет заниматься тем, к чему лежит душа: пением, музыкой, языками. Если папе трудно ее содержать, она поступит на работу, например переводчицей в «Интурист», будет иметь дело с иностранцами, завяжет связи — и, как знать! — возможно, так она и найдет свою судьбу и покончит с той трепкой нервов, которую неутомимо задают ей прекрасные, чуткие и любящие родители.
Мать в слезы, умоляюще смотрит на Василия Илларионовича: «Что же это такое? Она же погибнет! Надо что-то делать, принимать какие-то меры, спасать девочку!..»
Отец грузно зашагал по комнате. Действительно, что это? Созревшее решение или угроза, вымогательство от родителей каких-то льгот, каких-то поблажек? Что же будет дальше? Он, Василий Илларионович, сам, без посторонней помощи, добился, можно сказать, блестящего положения: вчерашний крестьянский сын — сегодня профессор, почитаемый хирург, нужный народу человек!
— Ну что ты, Базиль, маячишь перед глазами! — раздраженно говорит Чара Архиповна. — Надо разъяснить ребенку, успокоить девочку, не видишь, что ли, — на ней лица нет!
Василия Илларионовича слова жены не тронули. На них откликнулась Гера:
— За меня мамочка, не волнуйся. Мне никаких разъяснении не требуется. Я твердо решила оставить школу.
— Но ведь это безумие! — заламывая руки, простонала Чара Архиповна. — Школа, аттестат