— Слава богу, генерал, всякая опасность, какую действительно таил в себе этот упрямый народ, уже миновала.
— Вы так думаете?
— Убежден, как говорят русские, — больше чем убежден.
— Обоснуйте!
— Русским теперь самим не подняться никогда. А наши не намерены спасать своих потенциальных… врагов.
— Это ваше личное мнение?
— С личным мнением я не стал бы отнимать, мой генерал, вашего драгоценного времени, — ухмыляясь, сказал Брук.
— А как тогда быть с этой омерзительной затеей относительно второго фронта?!
— Маневр в английском стиле.
— Благодарю покорно, Мак. Мне удалось перехватить советское радиосообщеине — уже опубликовано англо-советское и англо-американское коммюнике о договоренности открыть второй фронт в Европе…
— Это уже хуже, но, грешен, не верю в искренность американцев и англичан. Найдут предлог увильнуть, сорвать соглашение и наверняка оттянут его до того момента, как Гитлер распотрошит тушу русского медведя… Давайте, господа, выпьем за скорейшую гибель нашего общего врага — за гибель коммунистической России!
— О, Мак, за это противниками коммунизма выпито море вина, а коммунизм все еще живет. Вряд ли наши три бокала изменят положение.
— Вы шутите, конечно. Положение изменила непобедимая армия Великой Германии, ее грандиозные победы.
— Я говорю серьезно, Мак, — не стоит обольщаться, если взвесить факты, не стоит.
— Вы так думает? — Брук с удивлением посмотрел на генерала.
— Знаете, Мак, что я вам скажу — и тоже серьезно? Чем дальше наши войска продвигаются в глубь России, тем сильнее у меня лично падает настроение, гаснут надежды на нашу скорую победу.
— Опасный парадокс!
— Это старая истина, она известна всем здравомыслящим умам и многократно подтверждена историей. Согласитесь, мой юный друг, что вся оккупированная нами русская земля, на беду всем нам, по-прежнему принадлежит только… русским.
Брук как-то странно посмотрел на меня. Я по-прежнему молчал, хотя этот необычный диалог меня крайне интересовал.
— Странно, странно! — шумно вздохнул Брук. — К счастью для Германии, такие взгляды среди ваших соотечественников не типичны.
— В этом огромное несчастье Германии, ее будущая, возможно национальная, катастрофа.
— Еще один, и еще более опасный парадокс, мой мудрый генерал!
— Вы наверняка слышали о Бисмарке…
Брук подал восторженную реплику:
— Не только наслышан, но и преклоняюсь перед этим гигантом…
Фон Дейч горячо пожал ему руку, продолжая:
— А вы знаете, мой юный друг, что этот мудрый политик настоятельно рекомендовал не допускать ссоры Германии и России? Больше того, он считал, что Германия должна дружить с Россией…
— Даже так?! Признаюсь, я этого не знал…
— Позволю себе дословно воспроизвести одну мысль этого политика-реалиста: он не хотел бы быть «гончей собакой, которую Англия натравливает на Россию».
— Это совсем удивительно и в какой-то мере оскорбительно.
— Возможно, вы правы, Мак.
И генерал после небольшой паузы продолжал:
— Касательно же ваших авторитетных соотечественников я позволю себе сослаться, ну, хотя бы на Ллойд Джорджа. В бытность свою премьер-министром Англии, анализируя ошеломляющие мир победы красных над белыми, сей мудрый деятель честно, хотя и с мрачной откровенностью, признал: «Россия — страна, опасная для интервенции». Я многие годы тоже анализировал поразительные успехи большевистских армий. С трудом, но, кажется, мне удалось добраться до истины: солдат у них иной, — как говорит их главный идеолог Ленин, — идейный. Да, да, это очень важно: их солдат знает, за что он воюет. И командир у них иной — это фанатик революции. Они кровно связаны с народом, они — сам народ, потому-то и являются его любимцами. Вы, конечно, слыхали, скажем, про Буденного…
— Да, это имя мне знакомо. Генерал или маршал…
— Мне кажется, он не просто генерал пли маршал. Буденный, как писал тоже ваш соотечественник, способный публицист Генри Брайльсфорд, — это маршал Ней русской революции. По тактике, которая была больше интуитивной, по храбрости и, разумеется, по результатам я поставил бы этого бывшего унтера царской армии рядом, а возможно, и выше Кромвеля, Зейдлица, Мюрата и того же Нея. А ведь это были выдающиеся полководцы Англии, Германии и Франции. Вот что делает идеология и, кстати сказать, ее душа — Ленин, под идейным гипнозом которого много лет находилась Россия… Уточняю: и находится.
— Вы непоследовательны, генерал, — только вчера восхищались Рузвельтом.
— Рузвельта я признаю, Ленина, его идей… боюсь, смертельно боюсь!
Генерал дрожащими руками наполнил бокалы вином. Он явно захмелел и нервничал.
Брук отставил в сторону бокал и сказал:
— Вам больше пить нельзя, генерал, иначе вы вступите в партию Ленина.
— В пьяном состоянии люди чаще всего говорят правду, не боясь последствии.
— Мне кажется, генерал, как раз вам, с вашими взглядами, не мешало бы остерегаться неприятностей.
— Поздно, Мак, поздно! Доверительно скажу: за свои честные взгляды, честные и откровенные высказывания я уже получил соответствующее возмездие — мое пребывание здесь, вдали от Родины и фронта, совсем не случайно.
— Учитывая острую нетерпимость к инакомыслящим вашего фюрера, его беспощадность к ним, вы могли бы иметь более серьезные неприятности. Простите за откровенность, она дружеская: вы, генерал, попали в плен коммунистических идей.
— Вот, вот! И у нас, и у вас — везде так, везде одна песня, — как только услышат правду, неприятную, невыгодную истину, тотчас вопят: «Караул! Красная опасность!» Опасность, дорогой, в нас самих — в нашей ограниченности и лицемерии. Мы или не понимаем правды, или же боимся ее. А вот коммунисты ведут себя иначе, разумнее, смелее. Как-то мне показали в гестапо один из коммунистических приказов по фронтам. Там с такой беспощадностью и прямотой осуждаются упущения! Реализм, здравый, продуманный реализм — вот альфа и омега нашей политики и практики. Давайте, Мак, выпьем за учебу у наших… врагов!
Брук засиял.
— Фас эст аб хостэ доцэри, — торжественно произнес он.
Но генерал не силен был в латинских пословицах и сентенциях; видимо, Макдональд это понял и тем же торжественным тоном провозгласил:
— И у врага дозволено учиться. — Он взял бокал и добавил: — За это я выпью с особым удовольствием, — что ж, теперь я верю, мой генерал, что вы не войдете в партию Ленина.
— Благодарю, мой друг, за доверие!
— Нет, серьезно, я было сильно встревожился.
— Можете не сомневаться, я честно служил и буду служить своему фюреру…
_____
Если бы я не заговорил с бумагой, а через нее со своей совестью, возможно покончил бы с собой. Кто-то из писателей