Слабые удары.
Толчки.
Пытается отползти.
Хватаю его за ногу.
Швыряю в кресло.
Тело летит.
Грохот.
Не могу говорить.
Рычу.
Ору.
Руки мечутся, лихорадочно показываю жесты.
ГДЕ
ГДЕ
ГДЕ
АЙВИ
ГДЕ
Тэйн встаёт между нами.
Страх написан у него на лице.
Голос Чумы режет хаос:
— Где Айви?
Глаза Виски мечутся.
Он растерян.
— Не понимаю, из-за чего ты бесишься. Мы просто бухали...
Лицо брата темнеет.
— Ты нажрался, и теперь Валек и Айви пропали?
— Что? Нет! — орёт Виски. Проводит рукой по волосам. — Что ты, блядь, говоришь «пропали»?!
Провожу руками по лицу.
По шрамам.
По острым зубам.
Рычу.
Стону.
Хриплю.
Никогда не было так страшно.
Нет.
Нет.
Нет.
Тэйн толкает Виски.
Виски толкает Тэйна.
Чума встаёт между ними.
Пытается удержать Тэйна.
Прикрывает Виски.
Говорит, что чувствует яд.
Яд в дыхании Виски.
— Я, блядь, говорю правду! — орёт Виски.
Он шатается, но теперь полностью в сознании.
— Валек, должно быть, забрал её, — говорит Чума.
Я это уже знаю.
Я уже на два шага впереди.
Они слишком медленные.
Я не могу здесь оставаться.
Мне нужно найти её.
Я должен спасти её.
Прорываюсь мимо них.
К двери.
Наружу.
Ночной воздух.
След запаха.
Слабый.
Но он есть.
Айви.
Валек.
Снег и грязь, перемешанные там, где шаркали ботинки.
Маленький босой след в снегу.
Айви сопротивлялась.
Пыталась вырваться.
Следы волочения от ног.
А потом — только следы ботинок.
Он поднял её здесь.
Перекинул через плечо, как трофей.
Кровь грохочет в ушах.
Мышцы сжимаются.
Готов рваться.
Готов убивать.
Образы вспыхивают.
Айви ранена.
Айви напугана.
Айви…
Нет. Соберись.
Иду по следу.
Охочусь, как зверь.
Разорву Валека на куски.
Он боится виселицы?
Я задушу его его собственными кишками.
Глава 22
АЙВИ
Солнечные лучи пробиваются сквозь изумрудную листву, играя тенями на моей коже. Лесная поляна дышит покоем — убежище, не тронутое жестокостью мира. Я вытягиваюсь на мягкой траве и впервые за… я даже не помню, сколько времени… чувствую себя по-настоящему свободной.
Моё внимание привлекает искрящийся водоём — кристально чистая вода манит. Я подползаю к краю, складываю ладони и пью. Прохлада скользит по пересохшему горлу — сладкая, чистая.
Шёпот ветра заставляет меня замереть. Я поднимаю голову, вглядываясь в линию деревьев. Там, на гребне холма. Тёмные фигуры.
У меня перехватывает дыхание.
Призраки.
Мои уши вздрагивают, откликаясь на их зов.
Погодите. Мои уши?
Я смотрю вниз, в воду, и ищу отражение. На меня смотрит рыжевато-бурая лань, глаза распахнуты от растерянности. Я моргаю — и она моргает тоже. Это не может быть правдой. Я...
Вой разрывает воздух. Призраки больше не люди — это волки, мчащиеся с холма с убийственной грацией. Паника захлёстывает меня. Я вскакиваю на ноги — четыре тонких копыта подо мной — и срываюсь с места.
Лес смазывается, пока я бегу. Моё новое тело движется с текучей точностью: я перепрыгиваю поваленные стволы, ныряю между деревьями. Тяжёлое дыхание волков всё ближе, горячий пар почти касается моих пяток. Сердце колотится, адреналин поёт в венах.
Я должна быть в ужасе.
Я должна бороться изо всех сил, чтобы уйти.
Но пока я мчусь и прыгаю, на меня накатывает странное спокойствие. От чего я бегу? Это же мои Призраки. Моя стая.
Что за свобода без моей стаи?
Я замедляюсь, позволяя преследователям сократить дистанцию. Делаю последний прыжок — перелетаю ручей так легко, будто лечу.
Белый волк вырывается вперёд.
Он бросается с рычанием, оскалив клыки, глаза — расплавленное серебро.
Его зубы впиваются мне в горло.
Предательство.
Они не должны были причинять мне боль.
Я дёргаюсь и просыпаюсь с задушенным всхлипом, дезориентированная, задыхаясь. Меня со всех сторон сжимает тьма. Сердце несётся вскачь, шея жжёт, словно меня ударили ножом.
Требуется мгновение, чтобы реальность вернулась. Удушающая темнота… Капюшон. Он всё ещё на мне, перекрывает любой свет. Я не в лесу. Я не лань.
И Валек…
События, приведшие к этому моменту, вспыхивают во мне чистой яростью, выжигая последние клочки сна. Этот ёбаный ублюдок меня похитил. Я дёргаюсь, пытаясь освободиться, но запястья и щиколотки стянуты тугими полосами. Стяжки? Чем больше я бьюсь, тем сильнее они впиваются в кожу.
Я заставляю себя замереть. Думать. Мне нужна информация.
Где я?
Чего Валек от меня хочет?
Воспоминания накатывают быстрее, кровоточа. Я вырезала чип из задней части его шеи. И замешкалась, когда он сказал уйти с ним. И что он сделал? Накачал меня, как накачал Виски, и похитил?
О чем я, блять, вообще думала, помогая ему?
Я знаю только одно: я в каком-то транспорте. Постоянная дрожь, которая не прекращается ни на секунду, и периодический, раздирающий уши визг стали о сталь сразу выдают — я в поезде.
А холодный запах Валека, просачивающийся сквозь затхлость капюшона, подтверждает, что источник тепла рядом со мной — этот грёбаный мудак. Мне хочется кричать, биться, кусаться — сделать что угодно, лишь бы быть от него подальше.
Но я заставляю себя лежать тихо.
Дышать.
Думать.
Ритмичный грохот поезда заполняет уши — постоянное напоминание о моём положении. Я цепляюсь за любые ощущения: шершавую ткань капюшона у лица, холодный деревянный пол подо мной, ноющую боль в мышцах от того, что меня связали чёрт знает на сколько. За что угодно, лишь бы отвлечься от тошнотворного осознания, подбирающегося изнутри.
Я не смогла уйти.
Мысль бьёт под дых, выбивая воздух. Почему? Почему я просто не побежала, когда был шанс? Я так долго мечтала о побеге, строила планы, ждала идеального момента.
И когда этот момент наконец пришёл, когда свобода была у меня в руках, я замешкалась.
Нет. Не совсем так.
Я не просто замешкалась.
Я выбрала остаться.
Истина накрывает меня тяжёлым, удушающим пластом. Я выбрала остаться, потому что… впервые в жизни я хочу чего-то сильнее, чем снова быть свободной и дикой.
Я хочу Призраков.
Всех. Даже Валека.
Блядь.
Мне хочется смеяться. Кричать. Плакать. Вместо этого я лежу неподвижно, грудь сжимает клубок чувств, которые я даже не пытаюсь распутать.
Осознание выворачивает что-то внутри — смесь самоненависти и горького веселья. Как же это жалко. Как же это чертовски, тупо жалко. После всего, что они сделали, после всего, что они собой олицетворяют, я умудрилась влюбиться в своих похитителей.
То, как они иногда смотрят на меня, будто я — самое ценное на свете… Всё это фальшь. Обязательно фальшь. По-другому быть не может.
Но, Господи, как же я хочу верить, что