Несмотря на клиническую сухость осмотра, я не могу не заметить, что персонал здесь относится ко мне с долей… «доброты» — не то слово.
Скорее, уважения.
Это нервирует. Особенно по сравнению с тем, что я пережила в Центре Перевоспитания. Я всё время настороже, жду, когда всё это закончится и проявится настоящая сущность.
В каком-то смысле так даже хуже.
Во время короткой паузы одна из молодых учёных наклоняется ко мне ближе, глаза сияют плохо скрываемым восторгом.
— Я никогда раньше не видела омегу так близко, — шепчет она. — Это правда, что вы сожгли собственную метку?
Я напрягаюсь, рука инстинктивно тянется прикрыть изуродованную кожу на плече.
— Да, — отрезаю я, не желая ничего объяснять.
Глаза учёной распахиваются ещё шире.
— Невероятно, — выдыхает она. — И… разве это не было больно?
Я смеюсь — резко, горько.
— Конечно, было больно.
Девушка отшатывается, явно смутившись. Отлично. Я здесь не для того, чтобы удовлетворять её болезненное любопытство.
По мере того как тянется день, я начинаю складывать в голове карту комплекса. Учёные, увлечённые изучением меня, выбалтывают больше, чем следовало бы. Я узнаю, что мы находимся в исследовательском комплексе не так уж глубоко на территории Вриссии. Огромное место, с несколькими уровнями, каждый из которых отведён под разные эксперименты и «содержание активов».
От последнего у меня по коже бегут мурашки.
Я думаю о Призраке и Валеке. Где они в этом лабиринте стерильных коридоров и запертых дверей? Они вообще живы? От этой мысли холод пробирает до костей.
— Омега, — мягко говорит одна из врачей. Имени я им так и не сказала. Похоже, они до сих пор не выяснили, кто я такая. А если и выяснили — мне об этом не сообщили. — Мы хотели бы провести ещё несколько более специализированных тестов.
Я тут же напрягаюсь.
— Каких именно?
Врач обменивается взглядом с коллегами.
— Ничего инвазивного, уверяю вас. Нас просто интересует ваша уникальная физиология.
Сердце начинает колотиться. Чего они на самом деле хотят?
— Зачем? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Ваше генетическое разнообразие поразительно, — вмешивается другая учёная, глаза у неё блестят от восторга. Я сразу понимаю: это научный код для «вы не такая скучная, как омеги из наших племенных программ». Такие же, как та, из которой сбежала моя мать в Райнмихе. — Мы считаем, что вы можете стать ключом к прорывным исследованиям.
В голове начинают выть сирены.
Мне это совсем не нравится.
Учёные снова переглядываются, их восторг слегка гаснет.
— Мы понимаем ваше сомнение, — успокаивающе говорит первая врач. — Но уверяю вас, всё абсолютно безопасно. И кто знает? Результаты могут принести пользу омегам повсюду.
Я едва не смеюсь от их прозрачности. Они в отчаянии — это очевидно. Но почему? Чего им на самом деле от меня нужно?
— А мне с этого что? — спрашиваю я ровно.
Одна из них прочищает горло.
— Ну… у вас есть какие-то особые пожелания? Я уверена, вам не нравится находиться через коридор от того… того монстра. Смотреть на него всю ночь, должно быть, неприятно. Неудивительно, что вы плохо спали.
Они серьёзно?
Они думают, он — проблема?
— Я соглашусь, — говорю я тихо и твёрдо. Я и сама не понимаю, зачем они вообще делают вид, будто им важно моё согласие, когда могли бы просто заставить, как всех остальных. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, пугает сильнее их открытой жестокости.
Им не всё равно.
Они ведь учёные. Некоторые — врачи. Наверное, они искренне верят, что делают это ради помощи людям.
— Но я хочу кое-что взамен.
Учёные наклоняются ближе, глаза блестят плохо скрываемым возбуждением. Я их поймала.
— Отпустите меня, — говорю я, наблюдая, как их лица вытягиваются. Лучше начать с невозможного — тогда второй запрос будет казаться разумнее. — Или, если это слишком, просто скажите мне о двух других, которых привезли вместе со мной. Они живы?
В комнате повисает тишина. Учёные переглядываются, между ними проходит безмолвный разговор. Сердце колотится у меня в груди, но лицо я держу спокойным.
— Мы не можем разглашать информацию о других активах, — наконец говорит старшая, голос сухой.
Слово обжигает.
— Это люди, — рычу я. — Не собственность.
— Боюсь, это всё, что мы можем сказать, — добавляет другая, извиняющимся, но твёрдым тоном. — Так вы будете сотрудничать? Или станете сопротивляться?
Вот оно.
— К чёрту ваш «раппорт», — огрызаюсь я. — И к чёрту вас.
Губы врача истончаются, но она сохраняет самообладание.
— Я понимаю, что вы напуганы и растеряны. Но уверяю вас, мы не желаем вам зла. Омеги — очень особенные, знаете ли.
Я смеюсь — жёстко, зло.
— Ага, это я уже слышала. Забавно, как «особенность» всегда означает, что тебя запирают и ебут мозги.
Ей хватает порядочности выглядеть неловко.
— Я знаю, что вам сейчас тяжело. Но постарайтесь понять… то, что мы делаем здесь, может изменить мир. К лучшему.
— Для кого? — требую я. — Для омег? Или для альф и каждого беты, который лижет им сапоги?
Они переглядываются — и затем одновременно делают шаг ко мне, окружая.
Что-то внутри меня ломается.
В одно мгновение я уже на ногах, руки сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони.
— Вы не можете держать нас здесь вот так! — кричу я. — Мы вам не лабораторные крысы!
Учёные отступают, глаза расширяются от тревоги. Одна тянется к интеркому на стене — но я быстрее. Я бросаюсь вперёд, хватаю её за руку и выкручиваю за спину. Она вскрикивает от боли, а я использую её как щит, отступая к двери.
— Выпустите меня, — рычу я, сжимая её руку сильнее. — Или я...
Договорить мне не дают.
Дверь с грохотом распахивается, и в комнату врывается группа охраны. Они на мне через секунды, вырывая учёную из моих рук. Я брыкаюсь и дерусь, успеваю влепить одному охраннику мощный удар в челюсть, прежде чем они наваливаются числом.
— Уберите от меня руки! — ору я, кусая всё, до чего могу дотянуться.
Так уж получилось, что это пальцы охранника. Везучий день.
Я сжимаю челюсти почти инстинктивно, когда их суют мне в рот, и продолжаю кусать, пока не чувствую знакомый, отвратительно приятный хруст, а затем — брызги крови, заливающие горло и заставляющие меня захлебнуться.
Стоило того.
Я выплёвываю оторванные пальцы и на секунду наслаждаюсь его криками боли — ровно до того момента, как приходит расплата.
Ублюдки не смогут сказать, что я их не предупреждала.
Меня швыряют обратно на смотровой стол, прижимая руки и ноги. Я извиваюсь, выгибаюсь, но это бесполезно. Их слишком много. И они