Тем временем «другая» сидела за два сиденья от него. Она была одета в голубую кофточку и серую юбку, на голове красовался, перехватывая светло-русые волосы, розовый клетчатый платок, завязанный на затылке. Лицо хмурое, движения вялые, взгляд усталый; однако, когда она посмотрела на Короткова, в глазах обозначился вопрос, на который Коротков, быстро отведя глаза, не успел сформулировать ответ.
Электричка уже тронулась, незаметно оттолкнув назад станцию отправления. По вагону прошла, огласив полный невнимания воздух, вереница продавцов-разносчиков. Коротков вспомнил, как однажды года два назад он повстречался с девушкой.
Она была раза в два красивее той, которая сидела в вагоне электрички, и раза в три — той, которая от него ушла. Она подошла к нему, когда он сидел за столиком в летнем кафе, и сказала, очень мило улыбаясь: «Кажется, мы знакомы», — и назвала его каким-то чужим именем. Коротков поспешно ответил: «Нет-нет, вы ошиблись» — и девушка извинилась и ушла. Не факт, что из этого случая что-нибудь да вышло бы, но Коротков сожалел об этой упущенной возможности куда больше, чем о сгоревшем через день после окончания срока гарантийного ремонта телевизоре. А ведь знающие Короткова люди отмечали, что о телевизоре он горевал просто безутешно.
Он сожалел об этой возможности еще и потому, что таких возможностей было много и, как он подозревал, будет немало в будущем. Виной тому являлся коротковский склад характера, и он же был причиной того, что Коротков остался сидеть на месте, когда девушка в электричке встала и вышла в тамбур. Его чувства, как забравшаяся в раковину улитка, отгородились от внешнего мира барьером бездеятельности.
Поезд остановился, и Коротков увидел, как на платформе мелькнула голубая кофточка. И неожиданно для самого себя Коротков начал нервничать и ерзать на месте, потому что ему захотелось впервые в своей жизни сделать что-то большее, чем просто смотреть на проносящиеся за окном поезда пейзажи. Он понимал, что это будет глупо выглядеть, но ему захотелось встать и выйти следом за девушкой. Поезд не спешил трогаться, давая Короткову достаточно времени помучаться.
Ему удалось разрешить свои душевные терзания, напомнив себе, что он знает расписание, и что просто приедет в Город на пятнадцать минут позже. Вооруженный этой спасительной мыслью, Коротков вскочил с места и помчался в направлении выхода. Теперь он больше всего боялся, что двери захлопнутся у него перед носом и тогда он будет глупо выглядеть перед другими пассажирами. Но двери захлопнулись у него за спиной.
Оказавшись на платформе, Коротков испытал необъяснимое облегчение: начать действие куда сложнее, чем собственно действовать. Он трепетным взглядом ощупал людей на платформе, отметил, что девушка стоит возле ограждения, закуривая сигарету, и направился к ней.
Понимая, что ничего глупее, чем уже сделано, совершить не сможет, Коротков вооружился идиотской улыбкой и спросил:
— Не найдется прикурить?
— Что? — девушка затянулась сигаретой.
— Меня зовут Коротков. Я хотел бы…
— Обалдеть, — сказала девушка, выпустив дым через нос.
Коротков повернулся с чувством, родственным тому, которое охватывает солдата, отстоявшего в карауле, — облегчение пополам с усталостью. Он успел отойти на несколько шагов, когда в спину ему донеслось:
— Эй! Ты хотел закурить?
Ее звали Вера. У нее была жилка на виске, прикрытая выбивавшейся из-под платка светлой прядью, и прыщик на левой щеке, и еще два на правой, и еще один на подбородке, но тот совсем маленький. На носу у нее была родинка, на шее две родинки, на ноге ниже колена — шрам от газонокосилки. Довольно аккуратный, у многих такие бывают. Ее возраст можно было определить от семнадцати до восемнадцати с половиной.
— В поездах фигово: все трясется, а голова и так болит, — пожаловалась Вера.
— А почему повязка у тебя на голове? Наверное, была на ноге, но сползла? — попытался пошутить Коротков.
— У меня сигареты «Лайт». Вам, мужикам, такие не нравятся.
— Я вообще-то не курю, я так просто подошел, чтобы познакомиться.
— Меня от этих поездов заплеванных уже тошнит, больше одной остановки я просто не выдерживаю.
— Да, в такую жару в Городе делать нечего, лучше уж на природе…
— Еще туфли новые потеряла, пришлось это старье надеть, а джинсы сестра взяла поносить — дура, она думает, что в школе на эти джинсы кого-нибудь подцепит.
— Футбол вчера показывали, да только смотреть было не на что — опять наши плохо сыграли.
— Я жару не люблю. И пиво не люблю. Почему-то все мужики меня пивом угощают…
— В деревню больше не вернусь. Там дом сносят, родственники хотят коттедж построить…
— А вообще, все надоело. Я даже забыла, когда последний раз получала от всего этого удовольствие…
Ведя такую содержательную и полную взаимопонимания беседу, они спустились с платформы. Вблизи станции раскинулся поселок с рощей и прудом, и им показалось вполне естественным, что в ожидании поезда можно прогуляться по окрестностям.
Спустя бесконечно долгий промежуток времени, заполненный все той же осмысленной беседой, Коротков как бы невзначай положил руку на талию девушки и привлек ее к себе. Сопротивления не последовало. Прикосновение оказалось теплым, мягким и каким-то волнительно влажным — должно быть, девушка вспотела и оттого намокла ткань кофты. Они вошли в рощу, и по их лицам и одежде замелькали пятнышки света, играя в догонялки с кусочками тени. Прошел еще один бесконечно долгий миг, прежде чем Коротков осознал, что хочет свою спутницу, причем хочет сейчас, немедленно, всю и целиком.
Он хотел ее потому, что на виске была жилка, прикрытая локоном, а на носу родинка; он хотел ее потому, что по вельветовой юбке скользили пятнышки света и тени, а мохеровая кофточка щекотала кожу своим ворсом; он хотел ее потому, что на небе застыли облака, как мазки побелки, солнце лениво гладило пыль, лежащую на сельской дороге, а ветер играл где-то вдалеке с грозовыми тучами.
В конце концов, если он мужчина, то не обязан отвечать на вопрос, почему он хочет женщину!
Коротков начал озираться в поисках укромного места. Правда, он еще не