Девочка была совсем маленькая — лет пяти или четырех, у нее в волосах были какие-то бантики, а платьице в мелкую серую клетку, а может даже, в горошек, но тоже очень мелкий. Девочка стояла одна на перроне и, надувшись, смотрела перед собой. «Родителей потеряла», — решил Коротков.
Короткое был в меру сентиментален. То есть он когда-то плакал над участью Му-му, искренне переживал смерть принцессы Дианы и сочувствовал трехмесячному ребенку, выпавшему на полном ходу из машины, мчавшейся по Ленинградскому шоссе. Но его оставляла совершенно равнодушным судьба миллионов людей, умирающих от голода в Африке и Индонезии.
Поэтому он вновь вскочил со своего места и выбежал из вагона. Девочка стояла одна среди спешащих по своим делам взрослых. Коротков подумал, что в его возрасте уже было бы неплохо иметь детей, и хотя их пока некуда девать — на съемной-то квартире, — но Коротков знал, что квартира у него скоро будет своя собственная, без тараканов и дурных соседей (эта мысль, как можно заметить, рефреном проходила через все его размышления — ведь нужно же человеку иметь собственный дом).
Не то что бы ему хотелось, чтобы эта девочка была его дочкой. Не то что бы ему вообще хотелось, чтобы у него была дочка. Но он вообразил себе на минуту, что у него уже есть дочка, похожая на эту девочку, и подумал, что это было бы неплохо. Он подошел к девочке, присел перед ней на корточки, улыбнулся самой широкой на свете улыбкой и спросил:
— Привет, малышка. Ты маму потеряла? Не бойся, все будет хорошо. Как тебя зовут?
Девочка молчала. Молчала и смотрела на Короткова глазами-бусинками. При этом она деловито ковыряла пальчиком в носу, а в свободной руке сжимала фантик от конфеты, следы которой виднелись на щеке. Коротков умилился, но потом вспомнил, что это не его ребенок, и ему стало немного неприятно. Он сказал, уже не так сюсюкая:
— Так ты потерялась? Давай я тебя отведу к начальнику станции, и мы найдем твоих папу и маму.
— Не надо никого искать, — раздался у него над головой сварливый неприятный голос.
Коротков поднял глаза и наткнулся на злобный взгляд какой-то цыганки, неумытой и замотанной в пестрые тряпки.
— Я — мама, — объяснила цыганка. — Тебе чего надо? Ты что к ребенку пристал? А ну вали отсюда, пока милицию не позвала!
Коротков встал, удивленно посмотрел на девочку, потом на цыганку и попятился. Пятясь, он натолкнулся на кого-то — это был цыган с золотыми зубами. Коротков отскочил от него и поспешно залез в поезд, который не спешил уходить с перрона. Он отметил, что цыгане растворились в толпе, а девочка осталась стоять, как стояла. Когда двери закрылись и поезд тронулся, Коротков справился с удивлением и сообразил проверить бумажник. Бумажника, само собой, не оказалось.
Там было-то всего рублей двести и пара ненужных визиток — Коротков, стреляный воробей, все ценное носил в кармане брюк, памятуя о том, как он потерял бумажник, а в придачу часы и кожаную куртку, возвращаясь домой после выпускного вечера. Но сам факт вызвал беспредельное возмущение. Впрочем, оно быстро погасло, едва Коротков сел у открытого окна, пропускавшего в вагон холодный ветер, несущий с собой капли дождя Поезд догонял грозу, а может, гроза догоняла поезд.
Коротков решил, что не будет обращаться в милицию, черт с ними, с двумястами рублями. Куда больше он переживал за девочку — она наверняка была не из цыган, возможно даже, что ее украли и теперь использовали для мошенничества. Коротков пожалел, что не проявил твердости с этими цыганами. Стоит заметить, что ему не в первый раз приходилось жалеть об отсутствии твердости, но никогда — о ее избытке.
Напротив Короткова сидел старичок, который все пытался завязать с ним беседу, но Коротков отвечал односложно и невпопад. У старичка было удивительно жизнерадостное лицо и короткий задорный нос, отчего к нему сразу вспыхивала неприязнь — ну как можно быть таким жизнерадостным, когда живешь восьмой десяток? Еще у него были красные слезящиеся глаза, которые он поминутно протирал платочком. Вскоре он так достал Короткова, что тот вышел в тамбур.
Конечно, Коротков знал, что когда-нибудь состарится, но не до такой же степени! Уж во всяком случае, он не будет таким противно жизнерадостным старикашкой. «Интересно, с чего бы это веселость в стариках кажется такой неприглядной?» — подумал Коротков. Он не смог ответить на этот вопрос.
Неожиданно в тамбур ввалились четверо. Трое из них, одетые в кожаные куртки, били четвертого, завернутого в мятый и очень грязный пиджак. Коротков зажался в угол, так как у него имелся принцип не вмешиваться в чужие дела и стоять выше всяких склок, к тому же он не умел драться. Одно служило оправданием для другого.
Четвертый упал на пол, и трое били его ногами, натужно пыхтя и крякая. Один из них повернулся к Короткову и сказал:
— Шулер, падла, обыграл нас с ребятами на штуку! Вот, бьем гада, чтоб неповадно было!
Приглядевшись к выражению лица Короткова, он добавил:
— И ты мог бы помочь. Или ты шулерам сочувствуешь?
Все трое оторвались от своего занятия и посмотрели на Короткова. Тот поспешно сказал:
— Нет, ни в коем разе. — И в подтверждение своих слов чисто символически наступил ботинком на рукав лежащего человека, и без того грязный.
— Ну и ладно, — сказал кожаный и обернулся к остальным: — Потащили его. На станции в милицию отведем.
«Какая милиция? Какой шулер? Что это вообще за типы?» — подумал Коротков, когда они ушли в соседний вагон. Он вдруг понял, что злится на самого себя за то, что у него есть целых два способа оправдать свое бездействие: он принципиально чего-то там не делает, и он не умеет драться.
На станции он почувствовал, что должен выйти. Вышел и огляделся, но ни кожаных типов, ни помятого шулера не было видно. Коротков долго высматривал их, но никто так и не появился, а поезд ушел. Коротков сплюнул себе под ноги и отправился бесцельно бродить по окрестностям станции. Расписание свидетельствовало, что он может заниматься этим целых полчаса. Дождь здесь пока не собирался — поезд обогнал грозу в пути, так что можно было и погулять.
Поселок находился по соседству со станцией и ничем особенным, в общем-то, не выделялся, но Короткову вдруг показалось, что он в