— Ладно, Дзиро, — мысленно пробормотал он. — Давай напишем тебе любовную записку. Только не даме сердца, а кошельку.
Он решил сделать письмо частью старой, заброшенной афёры. Нашёл в архиве упоминание о небольшом скандале с поставкой испорченного риса для гарнизона на границе. Дело было замято, виновных не нашли. Идеальная почва.
Он сочинил короткое, дерзкое письмо от имени Дзиро к фиктивному торговцу:
«Рис тот самый. Деньги — на обычное место. Не подведи. Если попадешься — мы не знакомы. Д.»
Коротко, грубо, без намёков на элегантность. Совсем как Дзиро.
Теперь началась настоящая магия. Он развёл тушь, добавив в неё немного жёлтой охры и крупинок сажи, чтобы имитировать выцветание. Обмакнул кисть — не новую, а старую, с разлохмаченным кончиком, чтобы линии были менее чёткими.
Он писал, нарочно допуская мелкие огрехи — где-то чернила легли гуще, где-то бумага немного пошла волокнами от нажима. Он даже изобразил небольшое пятно на полях, похожее на засохшую каплю сакэ — это было в духе Дзиро.
Когда текст был готов, он принялся за бумагу. Он аккуратно помял её, сделал несколько слабых заломов в местах, где её могли бы складывать. Посыпал мелкой пылью, собранной с балок над его кроватью, и втер её в структуру бумаги мягкой тряпочкой. Потом подышал на неё, создавая влажность, и осторожно подержал над пламенем свечи на почтительном расстоянии — не чтобы подпалить, а чтобы бумага слегка пожелтела и покоробилась от жара.
Получилось идеально. Письмо выглядело так, будто пролежало в самом дальнем углу архива пару лет.
Печать на такую записку хорошему знакомому не полагалась, достаточно было узнаваемого почерка и «Д».
Он откинулся назад и сравнил оба письма — свежее и «старое». Удовлетворённо кивнул. Теперь это была не улика, а история. История жадности и глупости.
Раздался стук в дверь. Дзюнъэй чуть не подпрыгнул на месте, сгребая со стола улики и суя их в складки одежды.
— Дзюн! — это был Кэнта. — Ты там не сгорел случайно? Из твоей конуры дымом пахнет, как из кузницы! Ты чего, решил свитки не писать, а коптить? Новая технология?
Дзюнъэй, стараясь не дышать, чтобы не выдать своё волнение, открыл дверь. Кэнта стоял на пороге с подносом, на котором дымились две миски с супом.
— Небось, опять забыл поесть, гений? Держи, отец прислал. Говорит, «мой лучший писарь должен питаться хорошо, а то с голодухи почерк испортится». — Он вошёл и оглядел комнату. — И правда, пахнет гарью. Ты чего делаешь?
Дзюнъэй, паникуя, показал на очаг и сделал вид, что пытался разжечь огонь для чая, но что-то пошло не так, и он чуть не устроил пожар.
Кэнта рассмеялся.
— Ну ты даёшь! Ты же даже чай нормально вскипятить не можешь! Ладно, ешь мой суп, а я потом научу тебя, как огонь разводить, чтобы замок не спалить. А то останемся мы без тебя — кто тогда отчёты за нас красочно разрисовывать будет?
Он уселся на циновку и начал с аппетитом хлебать свой суп, продолжая разглагольствовать о важности «правильного пламени». Дзюнъэй сидел напротив, чувствуя, как края двух поддельных писем жгут ему кожу под кимоно. Он был на грани обморока от напряжения.
— …вот так, понимаешь? — закончил свой кулинарный монолог Кэнта. — Не топи печь долговыми расписками, и всё будет хорошо. А то от тебя ещё и деньгами пахнет, — он пошутил, даже не подозревая, насколько близок к истине.
Наконец, насытившись и наговорившись, Кэнта ушёл. Дзюнъэй закрыл дверь, прислонился к ней спиной и выдохнул. Он был мокрый от холодного пота.
Он достал письма. Они были в полной сохранности. Его чернильная магия удалась. Теперь у него была не просто улика, а целая легенда о коррумпированном чиновнике.
Осталось самое опасное — подбросить их. Но теперь он чувствовал себя не жертвой, а режиссёром, готовящимся к премьере своего самого гениального и циничного спектакля. Спектакля, который должен был спасти жизнь его другу и, как ни странно, восстановить справедливость.
* * *
Третье письмо должно было стать венцом его творения. Не просто ещё одной уликой, а тем крючком, который зацепит проверяющих так глубоко, что они уже не смогут остановиться. Дзюнъэй понимал: чтобы разозлить ревизоров, нужно задеть их профессиональную гордость. Сделать так, чтобы Дзиро представал не просто жадным хапугой, а наглецом, плюющим на все правила.
Он устроился в своей каморке, разложив перед собой инструменты. Воздух гудел от концентрации. Он выбрал бумагу — не самую дорогую, но и не дешёвую, такую, какую использовали для отчётов среднего уровня. И чернила — качественные, но без изысков. Письмо должно было выглядеть как часть рутинной служебной переписки, что делало бы его содержание ещё более вопиющим.
Сюжет он придумал циничный и прямой. Дзиро якобы обращался к своему «партнёру» с претензией. Но не по поводу взятки, а о качестве… взятки.
«Уважаемый коллега, — начал он, подражая высокопарному, но небрежному стилю Дзиро. — Получил последнюю партию «сувениров». Качество оставляет желать лучшего. Фарфор был с трещинами, а шёлк — второго сорта. Напоминаю, что наши друзья весьма требовательны к деталям. Если ситуация повторится, мне придётся пересмотреть условия нашего сотрудничества и обсудить вопрос возврата части предоплаты. Не вынуждайте меня принимать непопулярные меры. С надеждой на понимание, Д.»
Он не использовал заумных намёков или шуток. Только холодную, деловую наглость. Это было письмо человека, который настолько уверен в своей безнаказанности, что обсуждает взятки так, как другие обсуждают поставки дров. Он даже упомянул «возврат предоплаты» — это должно было взбесить ревизоров пуще всего.
Работа шла медленнее, чем с предыдущими письмами. Каждый иероглиф он выводил с особым тщанием, вкладывая в него всю свою ярость и презрение к системе, которую он сейчас обманывал. Он не просто подделывал почерк — он вживался в роль наглого чиновника, чувствуя, как по его спине ползёт противная дрожь.
Печать он поставил с идеальной чёткостью.
Готовое письмо выглядело как настоящая бомба замедленного действия. Оно дышало таким цинизмом и уверенностью, что любой, кто его прочтёт, захочет немедленно найти этого Дзиро и лично придушить его.
Дзюнъэй откинулся назад и вздохнул. Три письма. Три шедевра лжи. Теперь у него был полный комплект: намёк, угроза и наглое требование. Осталось самое опасное — доставить их по назначению. Но это была уже задача следующего дня. А пока он сидел в своей