«Не нарочно, — мысленно поправил его Дзюнъэй. — Просто ему помогли». Он почувствовал лёгкий укол совести, но тут же подавил его. Дзиро был не невинной овечкой, а жирным, жадным котом, который годами таскал сметану из кладовой. Его вина была реальной. Дзюнъэй лишь… ускорил неизбежную развязку и направил гнев ревизоров в безопасное для Мабучи и Кэнты русло.
В этот момент в канцелярию вошёл старший ревизор, сухой и поджарый мужчина с лицом, не выражавшим никаких эмоций, кроме перманентной лёгкой брезгливости. В руках он нёс свиток с официальным вердиктом.
— Внимание всем, — его голос прозвучал как удар хлыста. Гомон моментально стих. — По результатам расследования деятельности чиновника Дзиро из отдела снабжения вынесено решение.
Он развернул свиток и монотонно зачитал длинный список прегрешений: злоупотребление положением, систематические хищения, фальсификация отчётов, получение взяток… Дзюнъэй слушал, и его внутреннее напряжение понемногу сменялось холодным удовлетворением. Его «письма» в списке даже не фигурировали — они растворились в море настоящих, вопиющих нарушений.
— …на основании вышеизложенного, — заключил ревизор, — чиновник Дзиро признаётся виновным. Вся его собственность конфискуется в пользу казны. Сам он лишается всех званий и привилегий и высылается в дальнюю горную деревню для принудительных работ на рудниках. Пожизненно.
В канцелярии повисла тишина. Пожизненно на рудниках. Это была медленная, мучительная смерть.
— Справедливо! — громко прошептал Кэнта, сжимая кулак. — Поделом вору!
Дзюнъэй не разделял его восторга. Да, он ненавидел Дзиро за его жадность и тупое чванство. Но мысль о том, что он, Дзюнъэй, стал прямым архитектором этой ужасной участи, заставляла его похолодеть внутри. Он не убил его мечом, но подписал ему приговор пером. Разница стиралась.
Ревизор свернул свиток и обвёл комнату ледяным взглядом.
— Пусть это послужит уроком всем. Никто не выше закона господина Такэды. Работайте честно.
С этими словами он развернулся и вышел, оставив за собой гробовую тишину, которая через мгновение взорвалась оглушительным гвалтом.
Дзюнъэй не участвовал в обсуждениях. Он встал и вышел в узкий внутренний дворик, нуждаясь в глотке свежего воздуха. Он прислонился к прохладной каменной стене и закрыл глаза, пытаясь заглушить голос внутреннего критика, который шептал ему о цене его победы.
Вдруг он услышал приглушённые голоса за углом. Один из них принадлежал всё тому же ревизору, а второй — его помощнику.
— …и с этими письмами странная история, — говорил помощник. — Такое ощущение, будто их специально подкинули. Слишком уж они… наглядные.
— Не морочь себе голову, — отрезал старший ревизор. — Почерк экспертиза подтвердила. Печать его. Дзиро был настолько глуп и самонадеян, что даже не скрывал своих делишек. Эти письма — лишь верхушка айсберга его идиотизма. Ищи, где остальное золото запрятал, а не призраков лови.
Шаги затихли. Дзюнъэй медленно выдохнул. Его непричастность была очевидной. Глупость и жадность Дзиро стали его лучшими союзниками. Они были настолько очевидны, что сама мысль о сложной интриге казалась абсурдной.
Вечером того же дня он совершил последний, ритуальный визит к «почтовому ящику». Он не нёс подробного отчёта. Вместо него он оставил в расщелине камня маленький, грубо обломанный кусочек угля — знак клана, означавший «Задание выполнено. Цель уничтожена». Пусть Мудзюн думает, что Дзюнъэй блестяще подставил Мабучи, и тот теперь в опале. Правда всплывёт позже, но к тому времени будет уже неважно. Главное — выиграть время.
Возвращаясь в замок, он увидел на мосту через замковый ров Мабучи и Кэнту. Они стояли, опершись на перила, и смотрели на первую вечернюю звезду. Кэнта что-то оживлённо рассказывал, размахивая руками, а его отец слушал его, и на его обычно суровом лице играла лёгкая, спокойная улыбка. Они были в безопасности. Их честь была не запятнана.
В этот момент Дзюнъэй понял, что не испытывает ни радости, ни торжества. Лишь горькое, щемящее чувство выполненного долга, за который пришлось заплатить кусочком собственной души. Он не чувствовал себя героем. Он чувствовал себя садовником, который, чтобы спасти розу, вынужден был утопить в навозе назойливого жука. И теперь от него пахло этим навозом.
Он повернулся и пошёл прочь, в сторону своей каморки. Его тень, отбрасываемая заходящим солнцем, легла перед ним длинной и очень тёмной полосой. Он смотрел на неё и думал, что у каждого падения есть своя цена. И за падение «козла отпущения» он только что заплатил частью своего имени.
* * *
Воздух в саду был прохладным и прозрачным, словно его тоже вымыли и отряхнули от пыли скандала. Дзюнъэй сидел на краю деревянной веранды, глядя, как ветер аккуратно снимает с клёна первые розоватые листья. Он не слышал приближения шагов — их и не было, лишь лёгкий скрип гравия под подошвой.
Рядом с ним на корточках опустился старый мастер Соко. Он не смотрел на Дзюнъэя, его взгляд был прикован к старому, покрытому мхом камню в центре сада.
— Сад после грозы всегда красив, — произнёс Соко тихо, его голос был похож на шелест сухих листьев. — Всё ненужное смыто. Остаётся суть. Видишь этот камень? Он всегда здесь был. И бури, и засухи, и глупые люди, пытавшиеся его сдвинуть, — всё это прошло. А он — остался.
Он повернул голову, и его мудрые, сощуренные глаза изучающе остановились на лице Дзюнъэя.
— Иногда, чтобы сад мог дышать, приходится выкорчёвывать старый, больной куст. Руки пачкаются в земле, спина болит. Но садовник не плачет о кусте. Он радуется за новые ростки, которым теперь хватит солнца.
Дзюнъэй не шевельнулся, но его плечи чуть расслабились. Казалось, старый мастер видел его насквозь — видел и ночные бдения над поддельными письмами, и тяжесть на душе.
— Тень отбрасывает всё, что стоит на свету, — продолжал Соко, возвращая взгляд к камню. — И высокое дерево, и маленький цветок, и… сорняк. Важно не то, какая тень длиннее. Важно — что отбрасывает её.
Он помолчал, давая словам улечься.
— Руки отмоются, мальчик. А совесть… она болит только у тех, у кого она есть. Это хорошая боль. Она не даёт засохнуть сердцу.
С этими словами Соко с лёгким стоном поднялся, поставил перед Дзюнъэем небольшую чашку с ещё дымящимся зелёным чаем и, не прощаясь, так же бесшумно удалился, оставив его наедине с садом, камнем и неожиданным умиротворением.
Глава 17
Три дня спустя в замке царила странная, нервная